Минские историйки начались очень давно. Еще в моем детстве. У дедушки – он был главным экономистом города, председателем минского Горплана – была дача в Городище. Дачу окружали участки известных архитекторов: Заборский, Сысоев, Мусинский – весь «Белгоспроект» обитал здесь. Здесь же, на так называемом «Малом Совмине» (был еще и «Большой»!), жил Король, начальник управления архитектуры при правительстве. Иначе говоря, это был участок, где проводили лето многие из тех, чьи имена неотделимы от Минска. Мы знаем их по мемориальным доскам, по оставшимся от них строениям и... по историйкам.

У дедушки с бабушкой была одна слабость – они любили играть в преферанс. Друзья-архитектроры составляли их вечернюю компанию. Собирались, чтобы расписать «пульку», и расходились за полночь. Я сидел рядом и следил за игрой – тогда я не думал, что в студенческие годы «сочи» или «ленинградка» будут по временам увеличивать мои карманные средства. Атмосфера тех дачных встреч была волшебной.

Когда меня спрашивают: «Откуда начались минские историйки?», я думаю, что именно оттуда. Сидевшие за дедушкиным столом люди, относились к городу, как к собственному питомцу: ты его воспитываешь, он растет на твоих глазах, и, значит, он твой... Вот, наверное, то главное, что я получил от тех далеких дачных вечеров. Это осталось со мной на всю жизнь. И хотя я редко ввожу в историйки себя самого, они незаметно входят в жизненный сюжет и становятся частью моей судьбы.

«Кукушечка» и связь времен

Незадолго до начала моей школьной жизни родители переехали из центра в квартиру на Кузьмы Черного. В те времена это была городская окраина: рядом парк Челюскинцев, больше похожий на лес, чем на парк, за ним – тогдашние «нерукотворные Силичи» – несколько холмов, превращавшихся зимой в слаломные трассы и трамплины. Причем, неслабые, метра по три-четыре высотой! Отчаянные смельчаки летали почти профессионально. Случалось, ломали лыжи, руки, ноги. Что не останавливало стоявших за ними в очереди на прыжок... А рядом с холмами бежала колея железной дороги. Дорога была Детской, а колея была узкой.

Я хорошо помню, как бабушка впервые повела меня кататься на крошечном – но самом что ни на есть настоящем – поезде. Кажется, в те годы в парке Челюскинцев еще не было не только «Супер-8» и каруселей с кабинами, похожими на космические капсулы, но и обычного колеса обозрения. А тут – железная дорога. Да какая! Мальчики и девочки чуть старше меня в новенькой форме, управляют узкоколеечкой: паровозик пыхтит, гудок гудит, дым следом стелется и вагончики бегут. Красота.

От того времени запомнилось название «кукушечка» – так бабушка ласково называла паровозик с большой красной звездой. Мы стояли и ждали, когда состав, сделав круг, вернется к изящному дворцу с надписью «Парк культуры» – так в то время называлась главная станция. Через годы я узнал, что построил его наш дачный сосед, архитектор Заборский. А тогда просто не мог отвести от него глаз, так он мне нравился. В какой-то момент от созерцания меня отвлек далекий звук: из-за леса отчетливо долетело хрипловатое паровозное «фу-фу».

– Ку-ку, – передразнила бабушка и добавила, – «кукушечка». Сколько я на ней наездила!

Дальше и нечего было бы рассказывать о Детской железной дороге: пойдя в школу, кататься на ней я перестал. Как же – большой уже. Но вот десять лет назад я купил деревенский дом в самом красивом месте Беларуси, на Голубых озерах, и неожиданно история получила продолжение и превратилась... в историйку. Дом был прекрасный – с сараями, баней и огромным погребом «на века».

Перекрытиями ему служили железнодорожные рельсы. Так же были устроены погреба у соседей. Казалось, все жители деревни работали на железной дороге и зарплату получали рельсами.

Загадка оказалась несложной. Рядом с деревней проходила трасса построенной немцами в Первую Мировую войну узкоколейки. Начиналась она в литовском Швенчёнисе и бежала лесами и озерами аж до Купы и Кобыльника. До Второй Мировой войны эта территория принадлежала Польше, и в европейских туристических справочниках называлась польской Швейцарией – столь красивой ее видели европейцы. После войны польская Швейцария стала нашим Нарочанским краем.

В 1961 году какой-то чиновник посчитал узкоколейку ненужной и разрешил жителям близлежащих деревень разобрать ее на собственные нужды. Да хоть бы и на погреба! А Купа и Кобыльник стали называться курортным поселком Нарочь и просто поселком Нарочь. Вот такой была чиновничья фантазия.

И осталась неприкаянной никому не нужная «Кукушечка». На ней, списанной с настоящей железной дороги на детскую, я и катался в свои дошкольные годы. Вот такая связь времен. Благодаря этой связи через полвека я узнал, что паровозик из детства, задолго до моего рождения проезжая мимо моего будущего дома, глухо окликал будущего меня.

Страшный памятник и здание КГБ

Я родился на Проспекте. Никогда не называю его проспектом чьего-то имени: он поменял 14 имен и заслужил оставаться – единственным в своем роде – безымянным. Наш Проспект не an Avenue, а the Avenue! Проспект с большой буквы. Моя первая квартира находилась в длинном-предлинном доме – в том, где на углу Центральный книжный. В зрелые годы я понял, что родился между зданием КГБ и памятником Сталину. Слева – здание, справа – памятник. Может быть, из-за такого соседства первой в моей тетрадке – персональных компьютеров тогда еще не было – в конце 1970-х появилась историйка о башенке Цанавы. На нее выходили наши окна.

Из детства помню прогулки с няней. Гуляли мы вокруг мальчика с лебедем, в Александровском сквере (тогда у него не было названия). Шли туда по Проспекту, и я еще издалека начинал орать. Бронзовый Сталин был настолько страшен, что я требовал: «Проведи меня вокруг!» Няня, видимо, тоже не больно хотела его видеть, потому что украдкой крестилась и тихонько уводила меня с Проспекта.

Памятник снесли в 1961 году, но Сталин из Минска не ушел: о его присутствии напоминает и само существование разрушенного войной и восстановленного на прежнем месте города, «сталинский ампир» Проспекта и очень несвободные духом минчане.

Судьба Минска решилась 15 июля 1945 года. В тот день Сталин по пути на Потсдамскую конференцию сделал короткую остановку на минском вокзале и увидел с привокзальной площади весь город до Золотой горки. Все было пустынно и разрушено. Под впечатлением от увиденного Сталин пригласил первого секретаря компартии Беларуси Пантелеймона Пономаренко проехать с ним до Бреста. Разговор в поезде шел о Минске, о том, что делать с городом, которого нет. Пономаренко вспоминал, что обсуждались три возможности: перенести город на новое место, восстановить в прежнем виде или построить новый на развалинах старого.

Пантелеймон Романович тогда сказал, мол, мы бы хотели оставить город на своем месте, но первое, что нам надо, – это тяжелое машиностроение, которое позволило бы собрать людей и обеспечить их работой. В Минске на конец войны было всего 30 тысяч жителей, вместо трехсот тысяч довоенных. В результате того разговора возникли тракторный завод, МАЗ и еще многие. Так мы получили минский феномен: Минск как самый быстрорастущий город Европы. А еще – как город без традиций. Город приезжих, где история, архитектура и топонимика безжалостно разрушаются чиновниками, которым Минск неинтересен. Это, в каком-то смысле, тоже наследие Сталина.

Напротив дома, где я родился находилось кафе «Весна» – в те времена, наверное, лучшее кафе в городе. Во всяком случае, эклеры здесь точно были самыми вкусными. Рядом на углу под часами было традиционное место свиданий – девушки любили эклеры, приходилось это учитывать. Встретившись, мы вели их прямиком в «Весну».

А потом на месте «Весны» возникла «Планета суши». Не думаю, что в ней студенты назначали встречи своим подругам. Хотя, кто знает. Но сегодня уже и «Планеты суши» нет – вместо нее какая-то азиатская кухня. Мне жалко «Весну», и минчан, и Минск – его старые здания, имена его улиц, рестораны и забегаловки... Представьте, на Проспекте – на всей его протяженности – до наших дней дошло одно единственное кафе, сохранившее свое «родовое» имя – «Березка». Жаль будет, если сегодняшним юношам и девушкам придется объяснять своим внукам, что это за место такое было – «Зыбицкая» и откуда в Минске взялась «Вулица Бразил».

Аллея хиппи и нелепый футбол

Раз уж мы заговорили о кафе и о тусовочных местах моей юности, то нельзя пройти мимо Аллеи хиппи. Так мы называли дорожку, идущую вдоль Проспекта, в парке 30-летия БССР. Не знаете, где это? Не удивительно! Прошло почти полвека с тех пор, как он превратился в парк Янки Купалы. Мы ведь не в Риме живем, где Колизей стоит на одном месте две тысячи лет и по-прежнему называется Колизеем. В начале 1970-х мы уже не помнили старого названия парка и еще не знали нового – Купала с купальщицами придет сюда только в 1972 году.

Хиппи, конечно, было понятием условным. Было время, когда все молодые люди более или менее успешно отращивали длинные волосы, ходили в джинсе (чаще всего индийской или самопальной), слушали рок, а иногда и играли его. Аллея хиппи была местом встреч, клубом под открытым небом.

Менты на Аллее по сложившейся традиции гоняли всех подряд. Основным их оружием во время таких облав были ножницы: ловили, выстригали несколько прядей, после чего жертве произвола ничего другого не оставалось, как доделать начатую тогдашними «силовиками» работу и отправляться в парикмахерскую. Кстати, пряди выстригали и за неправильный переход улицы – думаю, именно с тех пор минчане стоят на красный свет.

В 1972-м году в парке поставили памятник Янке Купале, а сам парк переименовали. До этого на месте, где поднялся каменный Купала, стоял памятник дважды герою Советского Союза летчику Грицевцу. В тот год провели рокировку: Грицевца перенесли на улицу Ленина, а азгуровского Купалу – в Вязынку. В самом деле, зачем двум Купалам стоять в одном городе? Десяти Лениным можно, а двум Купалам – как бы и незачем!

Минским хиппи памятник поэту с палкой не понравился, и они переместились в кафе «Пингвин» – стеклянный вагончик, в 1969 году построенный на месте, где сейчас стоит гостиница «Европа». Позже возникла легенда о том, что «Пингвин» был открыт, чтобы легче было следить за неформальной молодежной тусовкой. Так оно, вероятно, и было. Во всяком случае, вязать там было легче, чем на Аллее хиппи, где всегда можно было рвануть к Свислочи и спастись от ментов в воде.

В середине 1980-х случилось так, что во время очередного «хапуна» повязали одновременно металлистов и хиппи. Между собой, надо сказать, они не очень ладили. Разная музыка разводила их по разным тусовкам. Ну и менты помогали. Захваченным хиппи сказали, мол, металлисты собираются вас бить, и вот, мы вас спасаем. Металлистам информацию подали, развернув на 180 градусов: мол, мы ваше спасение от озверевшей хипни. При этом и тех, и других, отвезли на улицу Комсомольскую. Там в подвале дома, где я родился, прямо напротив КГБ, было отделение милиции, а в нем – «обезьянник». Туда-то всех и сгрузили в надежде, что сами разберутся. Накажут друг друга без участия милиции. Но повязанные молодые люди оказались умнее, чем о них думали их тюремщики, и решили выяснить отношения в футбольном матче.

На следующий день освобожденные неформалы встретились на стадионе «Трудовые резервы» – был такой в Минске. То место давно уже скрыли воды изменившей русло и расширившейся Свислочи. Говорят, более нелепого футбольного матча Минск не знал. Металлисты были покрепче, а хиппи, как им и положено, совсем дохлые. Результат матча был по игре 10:1 в пользу металлистов. До сегодняшнего дня участников дошло совсем немного: кто-то уехал и живет вдали от Минска, кто-то на игле улетел совсем в другую сторону, ну и дата того футбольного матча пугающая. Он состоялся 26 апреля 1986 года. В день, когда грохнул Чернобыль.

«Новости дня» и марсианин Зайцев

С хипповой жизнью связан, как это ни удивительно, туалет в Александровском сквере – сейчас он превратился в театральную кассу. Тот самый знаменитый туалет, о котором была сложена одна из самых ярких минских легенд. Будто бы он возник как знак мести архитектора неведомому помещику – тот отказался платить за проект загородного дома. И архитектор повторил проект в уменьшенном виде для создания общественного туалета в центре города.

Во времена моей юности туалет получил вторую жизнь. Джинсов в магазинах было днем с огнем не найти, ими подторговывала фарца из Юбилейки. На протяжении многих лет она использовала легендарный туалет в качестве примерочной. Тоже легенда... Но я знаю многих, кто входил в туалет в штанах, сшитых на безвестной фабрике «Красный Октябрь», а выходивших оттуда в новеньких «левисах» или «райффлах».

Через дорогу от туалета когда-то находился кинотеатр «Детский». Еще одно любимое место моего детства. Сколько фильмов там было пересмотрено! В 1960-х по доброй минской традиции «Детский», поменяв профиль, стал кинотеатром документального фильма и получил название «Новости дня». Осенью 1972 года там показывали триумфально прошедший по миру фильм швейцарского режиссера фон Дэникена «Воспоминания о будущем». Минчанам фильм был интересен не только потому, что рассказывал о пришельцах и прочих таинственных явлениях, но еще и тем, что начинался он с небольшого интервью с Вячеславом Зайцевым – первым ученым, который всерьез занялся Франциском Скориной и ввел его в европейский научный обиход. Помимо филологии, Вячеслав Кондратьевич был увлечен инопланетными цивилизациями и был известен в мире как уфолог. Его труды публиковали в европейских уфологических журналах, а в СССР – в популярном «Спутнике», нацеленном на западных читателей.

Вячеслав Зайцев был бескомпромиссным борцом и агитатором за признание космических пришельцев и их земного наследия реальностью. Он ездил с лекциями по всему Советскому Союзу, устраивал многочисленные встречи в Минске. В какой-то момент публичные выступления вместе со статьями в «Спутнике» стали поводом для гонений на ученого. После очередной публикации главный беларуский коммунист Машеров выступил на собрании и устроил страшный разнос «скандальному лектору», и тем, кто помогал ему организовывать выступления. С этого момента у Зайцева начались серьезные неприятности. В конце концов, закончились они для него отправкой в сумасшедший дом и сломанной жизнью.

Интересно, что освобождения ученого требовали не только правозащитники, но и врачи психбольницы. Зайцев был фантастически эрудированным человеком и запомнился медикам тем, что каждый вечер проводил лекции для всех желающих по истории, литературе и, конечно же, уфологии. Когда-то потеряв работу в Ленинграде и приехавший в Минск, Вячеслав Кондратьевич довольно скептически относился к минчанам. Он не однажды говорил: «Минск – самый неромантический город на Земле. В нем никто никогда не смотрит на звезды». Не знаю, был ли он прав, но всякий раз, проходя мимо планетария, вспоминаю о нем.

Йога и могильные камни

В те времена, позднее их назовут «годами застоя», все жили ожиданием чуда. Кому-то этим чудом виделся грядущий развал СССР, кому-то – предсказания очередной караулившей своих жертв у ГУМа гадалке, а мне таким чудом казалась йога. Йогой я увлекся на старших курсах или сразу после окончания университета. В те времена в Минске она была почти неизвестна. Название существовало, а кружков и секций не было. И читать труды Шивананды и Патанджали приходилось, как говорили, «с седьмой копии» (лучшие печатные машинки брали шесть). Но вот однажды появился учитель, который, собрал группу для занятий йогой. Мы стали собираться в клубе при общежитии завода Орджоникидзе на улице Кульман – двухэтажная «стекляшка» напротив Комаровки и до сих пор стоит на своем месте.

Йога была одним из тех занятий, к которым Советская власть не знала, как относиться. Начальство не давало указаний разгонять, но и не приветствовало их существование. Никакой мистики в занятиях не было – обычная хатха-йога. Но вот однажды в дверь заглянул человек азиатской внешности. Азамат – так он представился – приехал из Ташкента то ли в командировку, то ли на учебу. И это все, что мы о нем знали. Приезжий уходил от любых вопросов, касающихся его прежней жизни.

– А кто вам рассказал о занятиях? – поинтересовался наш наставник.

– Никто не говорил. Проходил мимо и понял, – ответил незванный гость.

Два раза в неделю, как все мы, он появлялся в зале со своим одеялом, расстилал его и выполнял тот же комплекс асан, что и остальные. Но было видно, что йогой он занимается давно и превосходит не только нас, но и нашего учителя.

Азамат, приехавший из далекого Ташкента, невольно сделал для моего понимания города, в котором я родился, больше, чем многие минчане. Однажды он пришел на йогу с листком бумаги, на котором была нанесена странная надпись, и спросил, нет ли у кого-нибудь знакомых, знающих иврит. Я вызвался помочь – у нас в доме жил старик, втайне обучавший ивриту тех, кто собирался уехать в Израиль. На листке оказалось надпись, срисованная с могильной плиты. Из нее можно было понять, что покоится под плитой некий раввин Иаков бен Иегуда, умерший то ли 13, то ли 15 Ава в год 5562 от Сотворения. Иначе говоря, в августе 1802 года, – пояснил сосед.

– Откуда это у тебя? – спросил я, отдавая перевод Азамату.

– С памятника Ленину срисовал, — ответил он.

И повел меня показывать – вначале к монументу у Дома правительства, потом поочередно к гостинице «Беларусь», к Дому офицеров, к Оперному театру… Всякий раз, подойдя к покрытой гранитом стене, Азамат клал руку на плиту и замирал, продолжая вслепую поглаживать камень. Перед его внутренним взором на каменной поверхности проступали стертые, никому другому не видимые надписи. Так, во всяком случае, он утверждал. Мне тогда все это показалось розыгрышем. Но лет через 15-20 я услышал историю о разрушенном в начале 1930-х еврейском кладбище, которое находилось на месте нынешнего стадиона «Динамо». Легенда рассказывала, что надгробные памятники разрезали на плиты, чтобы ими облицовывать предвоенные минские здания.

В 2000-х, когда на улице Карла Маркса рядом с Домом офицеров копали котлован под будущий одноэтажный Дворец тенниса, обнаружили могильные плиты. Мне тогда позвонила соседка.

– Послушай, здесь вытаскивают еврейские камни, выбрасывают из котлована. Наверное, было кладбище, – сказала она.

Кладбища, во всяком случае еврейского, там точно быть не могло. Потому что это были земли Архиерейского подворья. Рядом стояла Покровская церковь – ее стены со временем стали стенами левого крыла Дома офицеров. Никакие еврейские могилы там не могли быть по определению. Могильные камни я не увидел: их оперативно увезли подальше от резиденции президента. Но неожиданно понял, как они оказались в месте, где их нашли, и нашел подтверждение легенде.

Дом офицеров строился в 1930-е годы. К нему меня через сорок лет подводил Азамат и указывал на гранитные плиты, скрывавшие старинные надписи. Плиты привозили с еврейского кладбища, распиливали на части, полировали – так могильные камни превращались в прекрасный облицовочный материал... Камней везли с запасом, чтобы хватило. Хватило с лихвой! Так что десятка полтора надгробий осталось. Ну не везти же их назад к несуществующему кладбищу, в самом деле! Вот их и закопали.

Отец, пять его сыновей и минские памятники

Рассказ о могильных плитах имел свое продолжение: я получил много писем. Среди них было письмо из Нью-Йорка от Наума Спришена. Он рассказывал о своей семье, о своих предках – потомственных минских каменотесах.

Глава семьи, Абрам Спришен, в 1874 году сложил постамент в Александровском сквере и установил на нем самый древний минский памятник – «Мальчика с лебедем». Почти через век, в 1949 году, трое его сыновей – Гирш, Мордух и Ерухим – установили неподалеку на аллее памятник Янке Купале. Тот самый, что потом перевезли в Вязынку. Он и до сих пор там стоит и до сих пор сделанный Заиром Азгуром бюст беларуского песняра попирает постамент... Александра II, который на площади Свободы устанавливал их отец.

На площади, где прежде, сменяя друг друга, стояли памятники царю-освободителю, неизвестному красноармейцу и известному (три минских улицы носили его имя) террористу-революционеру Леккерту, в мои детские годы бил фонтан. А до войны – другой фонтан... Так вот ко всему, что появлялось на площади Свободы имели самое непосредственное отношение Спришены.

Историйка о путешествиях гранитного постамента – от царя к поэту – одна из моих любимых. Камень, на котором когда-то была выбита надпись:

«Императору Александру II.
Благодарные жители г. Минска.
1900 г.»...

cегодня украшают слова Янки Купалы:

«Падымайся з нiзiн,
сакалiна сям'я,
Над крыжамi бацькоў,
над нягодамi;
Занiмай, Беларусь
маладая мая,
Свой пачэсны пасад
мiж народамi!»

Чтобы их увидеть надо всего-то съездить в Вязынку. А чтобы увидеть, что сделали Спришены для нашего города, достаточно просто пройтись по Минску – к счастью, большая часть их трудов сохранилась. Думая о Спришенах, я вспоминаю дедушкину архитектурную компанию и вечерние посиделки на даче с разговорами о городе, как о живом существе. А еще я думаю, что мне крупно повезло: я всю жизнь встречаю на своем пути небезразличных людей. И оттого кажется, что Минск жив именно благодаря им – и невзирая на безразличие остальных.