Маленький уютный подъезд, превратившийся в 2002-м году в бар «Лондон», десять лет назад был насквозь пропитан запахом кофе, специй и горячего шоколада. Осенью, когда уже все террасы города были закрыты, на террасе в «Лондоне» висели обогреватели: за чашкой горячего чая я наблюдала, как Юра набивает табаком трубку, пускает дым и, задумавшись, смотрит куда-то в вечерний город, постоянно что-то рисуя. «Лондон» в то время многими воспринимался как тайное сказочное место в самом центре оживающего Минска. Но Юра начинает свой рассказ с еще более давних событий.

«Когда я слышу, что «в Советском союзе было плохо», мне хочется ругаться матом»

Юрий Виноградов: Я родился в Минске. Жизнь была очень насыщенной. Каждый день – как маленькая повесть, поэтому вспоминать что-то конкретное сложно. Много, чего происходило. Мой папа Сергей Виноградов был достаточно ярким телережиссером, мама Лариса – просто красавицей, в свое время работала в магазине «Глобус», потом в РТИ. Сейчас оба родителя на пенсии, но мама – все равно красавица. Родственники пытаются переубедить, что такого не может быть, но я хорошо помню состояние, когда отец впервые, спустя две недели после моего рождения в 1969 году, взял меня на руки. В основном я жил у бабушки на улице Короля, но квартира у нас была в коммуналке, на Калинина, через дорогу от Дома инвалидов, так что я прошел такую хорошую школу взросления. Тогда людей, как у нас говорят, с ограниченными возможностями, предпочитали прятать от общества, а я их видел постоянно. Помню, что в Доме инвалидов жили люди, покалеченные войной или какими-то другими отклонениями – некоторые из них сейчас болезнями не признаны или благополучно лечатся. Упечь в любой из интернатов могли даже людей с аутизмом…

Из трогательных моментов – помню, как по квартирам ходили точильщики ножей. Вообще, жизнь в коммунальной квартире не такая уж интересная, как ее любят романтизировать, но некоторых соседей помню. В одной из комнат жил дед Стась – офицер армии Крайова – он отсидел в лагерях, а потом перебрался в Минск. Не работал, практически не выходил из дома. Курил «Беломор». Его жена, бабушка Соня, когда уходила на работу, оставляла ему деньги на две бутылки «чернил» – какое-то крепленое вино, советская адаптация портвейна. Из Сибири он приволок себе серую и лохматую кошку Дымку цвета сигаретного пепла. Дед Стась все время ходил в такой наглухо застегнутой рубашке, иногда приглашал меня на обед, состоявший из отварного картофеля и простокваши. Помню их дочку, она была примерно моей ровесницей. Еще рядом жило очень много евреев: что у нас, что у бабушки. Еврейские семьи с присущей евреям многодетностью. А я у родителей был один.

Если говорить про какие-то места в Минске, которые были в моем детстве, но потом пропали или как-то изменились, надо сказать о Еврейском кладбище. Раньше оно было огромное и начиналось от Коллекторной. Еще Татарское кладбище недалеко от нынешней «Короны» на Кальварийской, помню, как там хоронили людей.

KYKY: Ты помнишь свою первую любовь?

Юрий: Это было еще в детском саду. К слову, детские садики менял часто, видимо, поэтому и любовей было много (смеется). Вообще, мне очень нравились девчонки, но как-то на расстоянии. Как говорил один из моих ныне здравствующих знакомых: «Ну как ты не понимаешь, ведь женщина – это совсем другой биологический вид». С возрастом я, наверное, начал это понимать еще больше. Девчонки, и правда, совсем другие. Мне нравится восхищаться красотой, даже не приближаясь. Мне кажется, в моем случае это честно. В целом, я вообще больше склонен к одиночеству, но жизнь сложилась так, что часто приходилось общаться с разными людьми, особенно когда организовывал какие-то дискотеки, работал в сфере общественного питания.

KYKY: У тебя есть высшее образование?

Юрий: Нет, у меня нет даже среднего. Так сложилось. Не буду оценивать: хорошо это или плохо. Мне достаточно быстро перестала быть интересна школа. Я забил. До какого-то класса был отличником, меня приглашали на олимпиады, потом мне это перестало быть интересным. В глазах учителей я очень быстро деградировал. В 9 классе меня оставили на второй год. Я походил-походил, а потом нашел работу. В Советском Союзе пойти работать, не получив образование, было тяжело, но, все-таки, возможно. Понимаешь, остаться на второй год было достаточно унизительно. Я нашел такой выход: уйти из школы вообще, но уйти так, как хотел сам, а не так, как кто-то видел мой уход.

Просто в конце восьмого класса мне кто-то из учителей или директор посоветовал идти в ПТУ. Я сказал, что не пойду. Они сказали, что оставят меня на второй год и я пожалею. На том и разошлись.

Я ушел работать и параллельно в вечернюю школу. Но и она мне совсем не понравилась, я как-то быстро перестал туда ходить. Приходили люди разных возрастов разных нравов. Ничего общего с советским фильмом «Большая перемена», там такая пасторалька (улыбается).

Сначала я работал лаборантом в Институте генетики и цитологии Академии наук, но это было не очень долго. Атмосфера мне показалась тяжелой: 14 женщин разного возраста и я один – 17-летний идиот с совершенным непониманием взрослого мира. Так что позже я ушел на аттракцион «Супер-8», а оттуда, можно сказать, сразу в армию. Было трудно, но я считал, что мне туда надо. Повлияли ли на меня те два года? Конечно, ведь на нас влияет абсолютно все, даже вода. Из армии я вышел здоровым. Весил почти 100 килограмм. Вообще, что касается учебы, я каждый день у кого-то учусь, выделять кого-то особенно не хочу, потому что все интервью превратится в благодарность тем, кто меня по жизни окружает.

KYKY: Многие любят поныть, мол, в Советском союзе было плохо.

Юрий: Когда я что-то подобное теперь слышу, мне хочется ругаться матом. Все эти разговоры про «плохо в совке» – фигня в чистом виде. Без Советского Союза не было бы того, что есть сейчас. Кто тебе сказал, что было исключительно плохо? Это просто было. Что нам всем теперь ходить и не жить, маструбировать на то, что родился в Союзе, говорить, мол, пожалейте меня, дайте какую-нибудь пенсию? Задолбало это все. Х*ли ныть?!

Я вряд ли произвожу впечатление жизнерадостного идиота, но я искренне хожу по Минску и улыбаюсь. В картине Джима Джармуша «Ночь на Земле» есть офигенный момент, который я достаточно часто цитирую. Для тех, кто не смотрел: это такой фильм, состоящий из нескольких новелл, где показана жизнь глазами таксистов разных городов. В одной из них события происходят в Хельсинки. Финский таксист везет троих пьяных пассажиров. У одного из них был якобы худший день в жизни, он спит. Таксист молча слушает рассказ о нем, и в зеркале видны его эмоции. Там проделана очень хорошая операторская работа. Мы видим напряженные руки на баранке и взгляд водителя. Потом он не выдерживает и рассказывает свою, действительно грустную историю. Они с женой очень хотели ребёнка, но их дочь родилась недоношенной, и врач сказал, что она проживёт не больше недели. Двое из пассажиров проникаются историей и понимают, что неприятности их приятеля – ерунда. В конце новеллы двое пассажиров выходят из машины, таксист будит финна, у которого был «самый трудный день», и он расплачивается за проезд из своего выходного пособия.

Понимаешь, горе, боль, несчастье – все это особенности времени, в котором мы живем, особенности нашей планеты. Как говорил один мой друг-кришнаит: «Кто тебе сказал, что ты родился на райской земле? С чего ты взял, что все должно быть так, как хочешь именно ты?» Смысл, на самом деле, в том, на что мы обращаем внимание или во что мы это трансформируем.

Не так давно я был в Израиле и получил интересный опыт. Я случайно стал свидетелем того, как хоронят полицейских. Судя по всему, там были не офицеры полиции, а просто погибшие ребята. Приходит молодая женщина, начинает плакать. К ней подходит другая – более взрослая. По глазам молодой видно, что она ждет, чтобы ее пожалели, надеется на то, что ее эго получит какой-то отклик. Но та, что к ней подошла, вдруг говорит, мол, знаешь да, так бывает, но если у тебя хватит сил, выбери себе какое-то время (день или десять) и отработай его в хосписе. Только пойми, что отказаться от своего выбора ты не имеешь право. Отправляйся туда и посмотри, что произойдет с твоим нытьем. На мой взгляд, так правильно.

KYKY: Как ты считаешь, беларусы много ноют?

Юрий: Один мой знакомый, который живет в Канаде, как-то приезжал и, когда мы об этом беседовали, сказал, что мы не слышали, как там у них ноют польские евреи. В современном мире такое поведение называется эгоцентрическим мышлением или эгоцентрической реакцией. Я думаю, это планетарная фигня. Здесь важно проводить ежедневный, фактически ежеминутный контроль за своими эмоциями. И я так делаю. Мне тоже легко погрузиться в это нытье. Но зачем?

«Это были 90-е. Минск казался ох*евшим». Рейвы и культовые места города

KYKY: Юра, ты художник и еще пишешь стихи, но многие помнят тебя как управляющего бара «Лондон». Как ты пришел к работе в общепите?

Юрий: История началась еще до армии, в мои 17 лет. Мне рассказывали, что в 80-х кто-то из руководителей города попал в Италию. Благодаря тому визиту многие парадные подъезды домов в Минске стали кофейнями. Еще в плюс сыграла Олимпиада. Именно благодаря ей у нас появились первые венгерские кофемашины. Примерно тогда же в Минске появились финские машины для приготовления мягкого мороженого. Я знал все места, где его можно было попробовать!

До того периода кофе варили в основном на песке. Был еще котловой кофе, или «тряпковый», со смешным и сложным методом приготовления: чтобы левачить (получать левые деньги) и экономить настоящие зерна, жгли сахар – полученный «напиток» подавали людям.

Так вот, в мою юность на площади Победы в небольшом подъездике была кофейня «Кубрик». Сейчас бы ее назвали «культовым местом». Там я познакомился с барменом Артуром, он был легендой города, потому что встал за стойку, когда ему не было и восемнадцати, но готовил, действительно, вкусно. Именно там произошла фиксация, в моем представлении, того, как должна пахнуть кофейня. Горячий шоколад я научился готовить у Артура, просто смотрел, как он это делает. По тому рецепту сейчас его готовят в «Лондоне» и «Старом Менске».

Уже позже, когда вернулся из Армии, я нашел одно тусовочное место на Красной, обычный гастроном, куда приходили Миша Дорошевич, Филипп Чмырь, Женя Юнов и другие небезызвестные ныне личности. Иногда даже заглядывала Алена Свиридова. В 90-х я там познакомился с Сергеем Заблоцким. На мой взгляд, он очень многое дал этому городу. Например, коктейли начали готовить после него. В общем, потом там, где ныне находится «Гамбринус», появился легендарный бар Johnny B. Goode, мы его открывали вместе.

Еще в 90-е много где крутили всякие рейвы. Я ходил танцевать и часто возвращался домой только под утро. Я познакомился с братьями Сашей и Сергеем Большевиками (потому что очень большие). Два ярких высоких красивых нордического типа блондина! Один из них предложил мне проводить свои рейв-вечеринки, как я потом любил шутить, «быть худруком» проекта. Я мог помочь, потому что знал, кто может отвечать за качественный свет, у кого лучше звук, кто круче всех играет, кто самый лучший в Минске диджей. Оговорюсь, это были 90-е. Минск казался ох*евшим. Просто непонятно было, что здесь происходит. Представь, настоящие бандиты с оружием (кто-то, по словам, находился в европейском розыске) могли вполне реально сидеть за соседними столиками с минскими художниками и музыкантами.

Так вот, мы подписали договор, кажется, на год, и провели рейв в большой студии в здании телевидения на Макаенка. Милиционеры нам под утро сказали, что пришло 3000 человек. Это была жесть. Я шприцы ногами закидывал под урны.

«Страх и ненависть в Лас-Вегасе» – это миленько по сравнению с тем, что тут было. Утром мы встретились с Большевиком в «Центральном» и он сказал: «После вчерашнего контракт был аннулирован, давай искать новое место».

Новым местом стал кинотеатр «Салют». Кинотеатры переживали не самые лучшие времена, поэтому договориться насчет каких-то выступлений или вечеринок было несложно. Еще одним так называемым «культовым местом» стал кинотеатр «Пионер», в холле которого проходили «собрания» клуба «Аддис Аббеба». За ночь между ними курсировало несколько рейсов автобусов. Никаких проблем: плати деньги – вот тебе транспорт. Мы очень быстро перешли к круглосуточному движению. Работали 24 часа! Человек мог приехать в «Салют» в любое время даже просто поесть. Кстати, в кинотеатре тогда работала женщина, которая одна из первых готовила вегетарианскую, очень вкусную и недорогую еду. Большие порции – почти, как в Литве. А еще там всегда была музыка. Я находил людей, которые занимались звуком и светом. Мы приглашали артистов. Если мне не изменяет память, одни из первых приличных выступлений «Троицы» и «Яблочного чая» происходили именно в «Салюте». Впервые там играл «на вертушке» DJ Yarik (легенда нынешних времен), а также уже покойный Клаус – они были постоянными нашими резидентами.
А потом Большевик уехал в Москву, и все это дело закончилось.

Позже вместе уже с ранее упомянутым Сергеем Заблоцким мы запустили такой проект как «Bar 28», на Чкалова, а через какое-то время, где-то в 2002 году, меня пригласили работать в заведение с уже имеющимся названием «Лондон». Для меня эта история началась в марте. Помню, как на мой день рождения мы поехали в Вильнюс покупать посуду, а уже буквально в мае открылись. Спустя пару месяцев мне предложили переформатировать и «Стары Менск». Ну вот, до прошлой зимы мой роман с ним и длился. Считай, что 15 лет.

KYKY: И как тебе тот роман? Кстати, откуда в этих заведениях столько уюта и «сказочности»?

Юрий: Хорошо. Столько всего было… А насчет «сказочности» – просто этим делом надо жить. По сути, я там и жил. Я считаю, что все, к чему ты прикасаешься, надо наполнять жизнью – своей, без ожидания что-то получить взамен. Это очень сложно, кстати, не ждать, например, искренности. Можно, конечно, смотреть на опыт других, но прокатит ли – это вопрос.

Кстати, я сам видел это заведение другим, у меня был даже проект «Лондона», но на конкурсе победил другой дизайнер. Интересный момент: через восемь лет он признался, что мой вариант был лучше. Дело в том, что к тому времени я уже достаточно много «жил в кафе» и как практик больше думал о людях, понимал, как им будет удобно, например, даже ставить ноги – все это очень важно.

В «Лондоне» я обучал персонал, придумывал какие-то рецепты – что-то сам, что-то адаптировал. Там было много условий, это же не мое заведение. В одной умной книге, которой много-много лет, меня очень возмутила фраза, мол «отдельное искусство – это умение угодить заказчику». Но потом я понял, что, скорее всего, дело в сложности перевода. Отельное искусство – это, скорее всего, войти в резонанс с заказчиком. Допустим, я человека не знаю, но он обращается ко мне, мол сделай, пожалуйста, вот это, и я делаю так, что он потом говорит: «Ого, вот это именно то, чего мне хотелось!» Вот это я и называю «умение угодить» – когда человек испытывает какой-то восторг или говорит «здорово, мне тут хорошо».

Сергей Заблоцкий когда-то вывел мне простую формулу: «К барам, кофейням, относись, как к своему дому». Просто честная проекция. Мне так хотелось. Я понимал, что в Минске недостаточно выставочных пространств, обделены вниманием некоторые музыканты и художники. По мере возможности и сил, я это восполнял в «Лондоне» и «Старом Менске». Сколько людей прекрасных отыграло, даже «Серебряная свадьба»! Концерты, в основном, проходили в «Старом Менске», конечно, потому на его террасе было больше места, а еще над «Лондоном» жили беспокойные пенсионеры. Но знаешь, чем больше сложностей, тем больше внимания у тебя появляется. Ты просто намного больше учитываешь еще на моменте организации, как будто бы находишься в своеобразной игре: упустишь деталь – тебя просто сожрут. Проекта не будет, и все.

KYKY: Как ты думаешь, почему в Минске исчезают душевные заведения?

Юрий: Чаще всего какие-то душевные места открывают не владельцы денег. Например, Сергей Заблоцкий учитывал свое участие в том или ином проекте на какую-то определенную сумму. Иногда кто-то не мог понять, мол, а за что платить, что такие люди делают? Потом выяснялось, что именно на таких все и держится. А Сергей уходил. Закрытие душевных заведений – это не причина для расстройств. Это причина для роста. Бывает так, что кто-то хочет занять чье-то место, но это невозможно. Все люди неповторимы. Закрываются и закрываются. Это эволюция – посмотрим, к чему она приведет.

KYKY: Есть мнение, что в уютные места, вроде «Лондона», тянутся менее финансово обеспеченные, часто творческие люди. Вот и приходится закрываться.

Юрий: Во-первых, у всех свое представление об уюте. Во-вторых, для меня только недавно открылось знание о том, что в Минске есть «статусные места». Лишь теперь я приблизительно начинаю понимать, что это, и попытаюсь сейчас расшифровать свое видение. Все достаточно цинично, поэтому здраво. Человек – социальное животное, это факт. Почему так популярны социальные сети? Мы получаем порцию одобрения, внимания от социума. Социум – принадлежность той или иной стае. Вот, наверное, что для меня значит «статусное место». Но как по мне, важно быть честным человеком перед собой. Есть искренние люди, которые ходят в какие-то места, потому что им там просто нравится, и их даже не будет раздражать запах лука. С другой стороны, напротив, кого-то не пойдет туда именно из-за запаха.

KYKY: Но еще несколько лет назад в заведения, вроде «Лондона», было не пробиться, а теперь многие ходят в другие места лишь потому, что там больше алкоголя.

Юрий: Понимаешь, тут не угадаешь. Ты можешь не чувствовать атмосферу, но кому-то холодно, а кому-то тепло. Попробуй смотреть на это безэмоционально. Я тут понял интересную штуку. Есть такая известная версия, мол ВКЛ потеряли из-за того, что все стали пить. Я раньше много пил и имею право утверждать, что эта версия вполне самодостаточная. Люди начали пить, как не в себя. И у меня появился такой мальчишеский лозунг, благодаря тебе: бухайте, вы так пробухаете свое внутреннее Великое Княжество Литовское. А то только и разговоров, что «Беларусь – это Атлантида, «казачная зямля», «вырай»… Бухайте – и вы пробухаете себя.

Далеко не во всех городах можно послушать на крыше барочную музыку, как в Минске

KYKY: Ты много путешествуешь? Из тех городов, где был, есть тот, в который влюбился навсегда, включая Минск?

Юрий: Хм… Литва, Берлин, Израиль, сейчас почти месяц прожил в Одессе. Ну, армия еще (улыбается). Минску, как бы смешно ни звучало, я каждый день по несколько раз признаюсь в любви. Так и говорю: я тебя люблю. Одесса – обалденный город, из которого не хотелось уезжать. Я гулял по нему и фантазировал, что можно было бы, подобно Адаму Мицкевичу, провести там зиму. Берлин – невероятный. Такое количество инвалидов, людей с ограниченными возможностями, которые живут полноценной жизнью, я не встречал больше нигде. Они там повсюду – улыбаются, с колясками, любимыми людьми, зверюшками – живут полноценной жизнью. Архитектура понравилась. Я был там два месяца – это, конечно, небольшой срок, но, тем не менее, для меня какой-то внутренний Берлин есть. Любовь детства – это, конечно, Вильня. Иногда мне казалось, что я люблю ее больше, чем Минск. Уже давно, когда ездил в Литву, зафиксировал, что у меня при пересечении границы выпрямляется позвоночник. Здесь, все-таки, на подсознательном уровне, давит какая-то тяжесть. К слову, есть у меня такая духовная практика: заходить в «Центральный» по утрам и наблюдать из окон за прохожими.

Дети, подростки, мужчины, женщины, беременные женщины, бабушки, дедушки – разные люди ходят туда-сюда по проспекту и при встрече с ОМОНовцами интуитивно сжимаются.

Ни в одной стране, где был, я такого не видел. Никогда. На языке жестов такое поведение говорит о том, что человек не испытывает то, что должен испытывать при встрече с людьми в форме, а именно «защиту» – понимание, которое должно, по идее, быть в нас заложено. Здесь работает другое, а именно чувство опасности. Все люди сжимаются. Я говорю именно про реакцию на ОМОН.

KYKY: Чем еще Минск отличается от других городов?

Юрий: В Минске очень красивые женщины, но все девчонки – воображалы (улыбается). Я это еще в детстве заметил. Конечно, бывают исключения. А так минчан мало. Многие уезжают, разъезжаются по миру. Это, наверное, хорошо для мира и, может быть, однажды станет хорошо для нас всех. Я чувствую, что в Минске много пустот.

Тем не менее, очень приятно, что появляется что-то новое. Не так давно я много времени провел в Израиле. Вернулся, а тут как раз узнаю, что на крыше VONDEL/HEPTA – концерт барочной музыки. Мне так сильно захотелось туда пойти. Ведь это здорово, что у минчан есть возможность просто забраться на крышу и послушать такую музыку. Подобное встречается далеко не везде.

Ты спрашиваешь, чем еще Минск отличается от других городов. Каждый человек уникален и неповторим. То же и с городами. Сравнивать их трудно. Город – не менее живой организм, чем человек. Как можно сказать, за что я люблю человека? Конечно, можно попытаться, но это ничего не передает. Просто люблю – разве этого мало? Вся жизнь в Минске поддерживается, благодаря любви. Это не значит, что я чего-то не вижу. Вырубаются деревья, а в Берлине деревья имеют паспорта. Там тебе могут влепить огромный штраф просто за повреждение деревьев и еще отправить посадить целую аллею, чтобы как-то загладить эту кармическую прореху.

KYKY: Если город – живой организм, как ты считаешь, в чем боль и эротизм Минска?

Юрий: Эротизм? Девчонки, хотя я уже говорил. Знаешь, у нас очень женственные «краявіды і далягляды». В Минске это трудно увидеть, потому что вокруг дома. Архитектура у нас ни разу не эротичная. Это какое-то восстание бытовой техники. А вот ландшафты очень даже женственные. Линия горизонта очень женственная. Плавная, очень спокойная. Эротика Минска – в явном и тайном. Многие знают, что у нас есть река Немига, но ее никто не видел. Смысл одежды – прикрывать и в какой-то момент обнажить. Или можно посмотреть на Свислочь: с одной стороны, это спокойно текущая река, за которой можно просто наблюдать, с другой – энергетика. Ее не видно, но она есть. Беларусь – вообще такое странное место. У меня недавно появилась новая знакомая, она регрессивный психолог. Она может жить везде, но выбрала Минск: родилась здесь и живет. Говорит, что у нас такая земля, что если ты здесь выжил, то сможешь выжить везде. Беларусь – магическая. Мощь, но это такая скрытая мощь...

Что касается боли – крови много. Это ведь не исчезает. Человек – всего лишь сгусток энергии, который получил на эту жизнь свое такое вот воплощение. Ты же электричества не видишь, но им пользуешься. Уже на доказательном уровне говорят о видах энергии, которые мы не видим, но ощущаем. Та же самая Немига: сколько смертей, крови и боли! Мне в том районе всегда плохо на физическом уровне. Многое зависит от того, что мы выбираем и что несем людям. Мы можем излучать страдание, инфицировать им всех вокруг (а это как вирус), или улыбнуться незнакомому человеку, а он улыбнется в ответ.

«Теперь, Виноградов, тебе надо эффектно сдохнуть, чтобы повторить судьбу некоторых художников»

KYKY: Юра, у кого ты учился рисовать?

Юрий: Рисовать и писать стихи я начал в детстве, как и все дети, у которых есть руки, хотя некоторые рисуют даже без рук. Как начал, так и продолжаю, хотя был такой период, когда я вообще ничего не делал: не рисовал, не писал. Вообще, собрал все, что у меня было – рисунки, скетчи, стихи – и сжег где-то в Верхнем городе. Я слишком буквально воспринял пожелание одного на тот момент Властителя дум, который говорил о важности стирании личной истории. Смысла сожалеть о том, что сделано, нет. Правильно – сделать для себя выводы. Мне нравится сравнение людей с деревьями. Получается, что наша цель – расти и не останавливаться на корнях.
Специальных уроков по рисованию я ни у кого не брал. Вдобавок, не считаю, что это я рисую. Я считаю себя всего лишь инструментом, поэтому могу говорить: для какого-то живого искусствоведа то, что я делаю, – благодатное поле. Я сочетаю классическую живопись и народное творчество, но до этого никому, как будто бы, нет дела. Ну и ладно.

Израиль, в плане отношения ко мне не как к человеку, а к моему творчеству, очень сильно меня подкорректировал. Например, моя живопись висит в одной из самых крутых галерей Израиля, для нее выделили чуть ли не самое лучшее место. Получилось так: селовек попросил посмотреть каталог с примерами моих работ, спросил, что я делаю, а я, как мальчишка, вдруг ответил: «Чудеса». Он стал разглядывать каталог внимательнее, а потом попросил привезти сами работы и именно живопись. Все. Теперь они там висят. Еще на днях в Израиле в рамках мероприятий по обучению фридайверов пройдет подводная выставка. Мою живопись поместят в Средиземное море на глубину семи метров.

Помимо Беларуси, я выставлялся в Берлине и Хайфе. Самая лучшая награда для меня – человеческое внимание. Не знаю, изменится ли что-то потом, но после возвращения из Израиля больше не хочу ходить по нашим галереям и себя кому-то предлагать. У меня есть желание съездить в Вильнюс, показать каталог и провести выставку там. В Минске заниматься этими вопросами я пока не хочу. Я этим занимался много лет, теперь просто спокойно работаю. Денег на жизнь хватает. Есть такая суфийская притча: «Если ты хочешь, чтобы твой дом был полной чашей, возьми чашу поменьше». Если вдруг появится больше средств, а деньги – это энергия, я знаю, куда ее перенаправить. Мы с Иваном Ященко как-то сняли короткометражку, я бы хотел больше таких короткометражек. Еще было бы интересно поработать над мультфильмами про нас, живущих в Беларуси. Какие-то раскадровки в голове уже есть.

KYKY: Ты раньше говорил, что интернет тебя не особо интересует, но твои в чем-то таинственные «вырезанки» и живопись часто можно увидеть на странице в фейсбуке. Кое-где герои «вырезанок» как будто бы повторяются. У них есть какие-то конкретные имена или прототипы?

Юрий: Нет. Я вообще избегаю что-либо называть. Особенно картины и картинки, дабы не лишать человека свободы восприятия, потому что было несколько примеров, когда в мире что-то появилось при моем участии, а человек увидел в этом то, что не видел я. Зачем мне ему что-то доказывать?

В фейсбуке много «вырезанок», которые я фотографирую на фоне города или солнечного света. На самом деле, я рисую, потому что я рисую – как Портос в «Трех мушкетерах», который говорю: «Дерусь, потому что дерусь». Что касается моего присутствия в социальных сетях, то, как и любому человеку, мне важно внимание. У меня есть друг Виталий Дрозд, который, по-моему, написал самый лучший текст о моем творчестве «Новая искренность Юрия Виноградова». Я знаю, что для него и еще для одного друга то, что приходит в их мир через меня, ценно и мощно. Выходит, что живопись действительно способна изменять людей и пространство. Поэтому я просто делюсь тем, что есть. Ныне покойный Большевик шутил: «Теперь, Виноградов, тебе надо эффектно сдохнуть, чтобы повторить судьбу некоторых художников». Выходит, чтобы привлечь внимание к живописи, мне сейчас надо умереть, но это тоже не гарантия.

KYKY: Что в современном мире ты больше всего любишь и что у тебя вызывает отвращение?

Юрий: Я же беларус, могу примириться со всем (улыбается). Но если серьезно подумать, наверное, жизнь люблю. А отвращение вызывает, когда большие унижают маленьких и наслаждаются этим. Еще почему-то пришла цитата «власть развращает». Не хочу говорить, что я что-то люблю, а что-то нет. Я какое-то время жил так, что приходит ситуация – я реагирую, а фантазировать на эти темы мне не хочется. Зачем? Столько всяких прекрасных мелочей вокруг, на какие просто приятно смотреть. А думать о каких-то несправедливостях нашего общества я не хочу, потому что сейчас этого нет в поле зрения, а значит я не могу на эту ситуацию повлиять. Минск я, все-таки, столицей не считаю и мне так проще живется. Минск, может быть, становится столицей, но для этого надо работать. Изменить Минск можно только собой. Все изменения начинаются исключительно с нас самих. Мне никто не поможет бросить пить и употреблять наркотики, если я сам этого не захочу. Я могу говорить так на своем примере и на примерах многих покойных друзей. Никто не изменит Минск и Беларусь для беларусов, если мы сами этого не захотим. Не надо ждать, что придет добрый волшебник. Возьми и сделай.