Ни одна героиня не захотела фотографироваться – они говорят, что тюрьма не только изменила их внутренне, но и оставила отпечаток на их внешности. Признаются, что пришли туда с густыми волосами и красивыми улыбками, но после срока освободились седыми и фактически беззубыми. Они не считают себя убийцами – говорят, что защищали себя и детей. Во время разговора они очень волнуются, Зоя – плачет и постоянно призывает женщин не терпеть насилия, консультироваться с психологом и не бояться идти в милицию. Когда мы рассказываем им про закон о домашнем насилии, они твердят, что он нужен обязательно – по их словам, пока мужья их били, соседи и знакомые проявляли жалость. Но после убийства все резко меняли милость на гнев: «Чего тебя жалеть, ты же убийца». Героиням этого текста до сих пор стыдно за себя и за то, что подобное случилось в их жизни. И единственное, что их радует, – это дети, которые не отвернулись от матерей.

Наталья Руденко, 48 лет. Отсидела за убийство мужа 10 лет: «Я жалею о потерянном времени, но об убийстве не жалею»

«У меня изрезано лицо. Из-за этого стараюсь прятаться и ходить с опущенной головой. Не хочу, чтобы меня видели. Дочери утешают: «Мамочка, ты красавица», – но я вижу, что это не так. Освободилась пять лет назад, отголоски тюрьмы во мне так и остались – шарахаюсь от всего. Машин боюсь, стараюсь не переходить дорогу одна. Но мир за эти годы изменился, люди улыбаются, добрее стали что ли (улыбается). Когда приехала после тюрьмы домой, целый вечер с дочками рассматривали фотоальбомы, нам было о чем поговорить. Они тут же меня подстригли, покрасили волосы, одели в новый домашний костюм. Они у меня молодцы.

Я с юности работала на заводе в цеху, с Сергеем мы там и познакомились. Он ухаживал за мной. Рассказала ему о планах поступать в университет на заочное, но он отговорил. Говорит, мол чего тебе идти в институт, лучше замуж за меня выходи – будешь жить как принцесса. Так замуж и вышла, родила Настю, а через год и Иру. Жили у меня. Родители переехали на дачу. Бывало, мы ссорились, толкались, могли пощечин друг другу надавать, ничего серьезного первое время не было. Но с годами становилось хуже.

Помню, один раз Сережа пришел выпивший, отмечал рождение ребенка коллеги. Я сказала, чтобы он шел спать. Он не слушал меня, собрался в магазин за пивом. Я встала на проходе – не давала пройти. Видела ведь, что ему больше не надо. А он схватил мою голову – да как ударит об стекло в межкомнатной двери... Стекло разбилось, пошла кровь. Девчонки маленькие как набросились на него с кулаками и криком, плачут, колотят по спине. А он их схватил и ударил лбами – они отскочили в стороны, как шарики свинцовые. Сам ушел за пивом и так и не вернулся ночевать домой.

Ушел к своей матери – чувствовал вину. Неделю жил там, свекровь звонила мне: «Наташа, ну прости его! Знаешь, как любит тебя? Он места себе не находит. У вас же девчонки...» Вижу, что дочки сами уже загрустили. Сели с ними, поговорили и поехали к свекрови. Приезжаем, а он так рад – плакать стал, обнимать нас с девочками. Пить стал реже, зато постоянно высказывал, что недоволен мною. Беседовала с ним – бесполезно, он переворачивал всё и виноватой делал меня. Тактика «нападение» – громкий звоночек.

Когда я отбывала срок, у нас в колонии было процентов 60 женщин, которые убили своих мужей-тиранов.

Они рассказывали, что насилие начиналось с тактики «нападения», с психологического прессинга: накручивания, мол, я ничего не стою, я безрукая, нехозяйственная, постоянных оскорблений и насмешек. И я верила этому, старалась лишний раз промолчать и услужить.

Он вызывал ревность – намекал, что уйдет к женщине моложе и лучше. Манипулировал, как мог. Годы шли, а я искала ему оправдание. В голове засела мысль: «Я никому, кроме мужа, не буду нужна. Он – стимул жить, без него не смогу». В один пятничный вечер он пришел домой поздно. Дочери гуляли с подругами. На расспросы, почему так поздно пришел, рассказывал что познакомился с женщиной и что они с ней пили шампанское. Я расплакалась и сказала: «Сергей, нам нужно развестись. Девочки уже взрослые. Собирай вещи и уходи». Он схватил меня за волосы, оскорблял, матерился, кричал: «Я так и знал, что ты изменяешь мне. Развода не получишь!» (это цензурная версия оригинальной речи – Прим. KYKY). Таскал меня за волосы по дому, пинал ногами. Я кричала, просила прекратить, но становилось только хуже. На столе лежал канцелярский нож. Он схватил нож и полоснул мне по лбу и щеке, я закричала. Кровь залила мне глаза. Сергей опешил, а я, полная страха и ужаса, вытирая глаза, схватила другой нож, которым разделывала мясо на ужин. Дальше понимаете сами.

Экспертиза зафиксировала семь ножевых ранений. В бессознательном состоянии рядом с телом мужа меня застала старшая дочь Настя. Она сказала: «Мама, тебе нужно в больницу. Как поступим с папой?». Я сказала ей вызывать милицию. Вышла во двор и ждала.

Когда отбывала срок, молилась, чтобы дочери не отвернулись от меня, чтобы не стыдились, что мать – зечка. Но они писали мне письма, приезжали на свидания, присылали фотографии. В отряде было полно женщин, которых избивали мужья, даже когда они были беременны. Каждая из них надломлена психически.

Я мечтаю спокойно дожить и увидеть внуков. Благодарна всевышнему за своих детей. В колонии хватало женщин, которые сидели повторно. От семьи напрямую зависит будущее после освобождения – у них не было поддержки семьи, поэтому им было проще вернуться в эту среду. Дочери сказали: «Мама, мы знаем, что ты себя спасала».

Я жалею о потерянном времени, но об убийстве не жалею. Потому что если он так хладнокровно порезал мне лицо, то так же спокойно перерезал бы шею. Родители стойко приняли трудности и воспитали девочек. Мама умерла незадолго до освобождения, а отец – год назад. Никогда не прощу себе, что так мало провела времени с ними».

Раиса Пойта, 54 года, отсидела семь лет за «убийство» мужа. «Дочь писала мне в колонию: советовалась, куда ей поступать»

«Уже прошло много лет, как я освободилась, но так и не смогла почувствовать себя в социуме на своем месте. Живу в маленьком городке, где каждый третий житель знает меня как убийцу. С дочерью у меня отношения доверительные и близкие – об отце она не вспоминает и не хочет.

Муж работал военным офицером, а я – товароведом. Вспоминаю и удивляюсь: неужели это было со мной? Мы не нуждались в деньгах, мужу хорошо платили. Он ревновал, никуда меня не пускал. Однажды ко мне в гости пришла подруга юности с сыном возраста моей дочери Катюши. Мы с ней выпили вина и заговорились. Она ушла в восьмом часу вечера – перед приходом мужа. Я не успела прибрать со стола. Муж пришел в ярость, когда увидел накрытый стол и пустые бокалы. Он схватил меня за волосы и стал бить об косяк двери, называя меня страшными словами. Он кричал, что я привела мужчину и изменяла мужу на глазах у дочери. У меня пошла кровь из носа, губа была разбита, я кричала и оправдывалась. Дочь кричала: «Папа, у мамы кровь! Ты маму убьешь!». Он схватил Катю, начал трясти худое тельце и кричал, что она вырастет шлюхой, как мать. После этого он не разговаривал со мной две недели. Тогда я считала себя виноватой, ведь он офицер, а я позор для него, а не жена. Он постоянно сравнивал жен своих сослуживцев со мной.

Когда Катя получала в школе неудовлетворительную оценку, он брал ремень с пряжкой и бил меня. Пряжка попадала мне по голове, по спине, рукам и лицу – было невыносимо больно. А муж говорил дочери: «Вот, смотри, раз мать тебя не воспитывает, как следует, то пусть получает».

Чуть позже дочь призналась, что в школе просила помощи у психолога, но та сказала, что Катя преувеличивает, ведь она видела папу Кати, который не похож на тирана. Еще и пожурила, что проблемы родителей не стоит выносить.

Как-то после дачи я делала варенье из черной смородины. Кате было на тот момент 15 лет – стадия переходного возраста. Она тяжело переживала этот период, мы конфликтовали. Позже она призналась, что в тот вечер просила мою свекровь поговорить с отцом, который не дает нам жизни. Бабушка ей не поверила. На часах было одиннадцать вечера, муж выпил три литра пива. Он снова принялся мне говорить, чему я научила дочь, что та в столь позднее время не идет домой. Сквозь зубы я сказала: «На себя посмотри».

Он услышал это и наклонил меня к кипящему варенью так, что я обожгла грудь, продержал с минуту. Мне было невыносимо больно, он отпустил меня, сказал: «Покурю и буду дальше тебя воспитывать». У меня ужас затмил глаза. Я представила, как он опускает туда мое лицо. Я набросилась на него сзади с кухонным топориком для рубки мяса. Ударила два раза по голове. Дочь пришла, когда меня уже забирала скорая. Майка прилипла к телу, появились волдыри, я нуждалась в медицинской помощи.

В колонии было тяжело много, меня прозвали «Мама Рая». Я же постоянно сидела дома, как в золотой клетке, муж никуда не отпускал. Научилась прически делать, макияж, рисовать, вышивать, шить – девочкам из колонии постоянно прически делала. В тюрьме проходил конкурс красоты, я накрасила девчонок. Так они меня зацеловали. Я в колонии обдумала свою жизнь. Единственный человек, перед кем чувствую себя виноватой, – дочь. Но она понимает, что я защищалась. Она мудрая девочка, писала мне в колонию: советовалась, куда ей поступать, присылала рисунки. Свекровь со свекром ни разу не написали мне в колонию, но я до конца жизни буду благодарна им за то, что они смотрели за Катей. После освобождения ухаживаю за ними – они оба уже слабы. Свекровь недавно попросила прощение. Я не убивала их сына. Я защищала себя. На могилу мужа не приходила и не хочу».

Зоя Алымова, 46 лет. Отсидела за «убийство» мужа восемь лет. «Первые три года мне снился муж. Во сне признавался в любви или молчал»

«Я работала на деревообрабатывающем предприятии, он – слесарем на заводе. Когда выпивали, случались ссоры. Спорим с ним, он кричит на меня, мог в глаз ударить, пару раз стакан о голову разбивал. А потом повалит и душит, пока не потеряю сознание. Однажды мы отмечали день рождения: танцевали, много выпивали. Гости разошлись к полуночи. Андрей поехал к бабушке, разозлился на нас с отцом. Я мыла посуду, а муж курил на кухне. Сцепились из-за курения. Муж схватил стул, и сзади ударил меня. Я упала и стала ползти из кухни в прихожую. Он набросился сзади и стал душить. Я чудом вырвалась, схватила молоток и ударила шесть раз острой стороной. Когда поняла, что сделала, выбежала на лестничную площадку и кричала. Соседи вызвали милицию. Вину я признала и подписала бумаги, которые подсунули. Первые три года мне снился муж – во сне признавался в любви или молчал.

Мне никто не говорил: «Он тебя убивает. Беги». Когда соседи видели меня с разбитым лицом, вздыхали: «Пить меньше надо». Я сама выросла в семье, где отец постоянно бил мать и бегал с топором по улице. А потом отца сбил грузовик, когда тот уснул на обочине. Но мама ни разу мне не сказала, чтобы я бежала. Годы пролетели в драках и выпивках, в колонии.

Моему сыну 27 лет, когда меня посадили, он учился в десятом классе – я не увидела школьный вальс и не побывала на выпускном.

Первый год сын мне не писал. Даже на свидания не приезжал, а я места себе не находила. Решилась покончить с собой – сокамерница во время углядела. Она меня тогда утешила и сказала, что с сыном всё наладится. За время отсидки шесть женщин вскрывали вены, вешались, четверых спасти не удалось. Все скучали по детям. Страшно было смотреть на молодых мам, которых посадили за наркотики, – молодые девочки, сами еще дети. У некоторых мам на воле детки даже в садик еще не ходили. Каждую ночь мы слышали всхлипы. Восемь лет я каждый день писала сыну и матери, просила прощение.

После тюрьмы я перестала употреблять алкоголь, это и помогло наладить отношения с сыном. Сейчас я воспитываю трехлетнюю внучку – невестка поверила мне, она с детства тоже сталкивалась с насилием. Отец пил и бил невестку, мать и младшую сестру. Но мать вовремя сбежала. Я хочу увидеть, как внучка окончит школу, станцует школьный вальс. Буду повторять ей каждый день, чтобы она не связывала жизнь с насильником и не давала себя в обиду ни одному человеку».