KYKY: Как ты стала фотографом?
Эстер Идельсон: Это супербанальная история. Когда мне было 16 лет, мама купила мне фотоаппарат. Это было единственное, в чем она мне не отказала. Самый простой, самый дешевый – обычная мыльница за 15 тысяч российских рублей. В 2007 году это была довольно крупная сумма для нашей семьи. Не знаю, почему мама так быстро согласилась на эту покупку. Может, заметила, что я одалживала камеру у одноклассницы и снимала цветочки, кошечек, собачек. Когда у меня появился свой фотоаппарат, начала снимать людей. Первый портрет, второй, третий – и закрутилось. Я сама придумывала образы, украшала моделей перьями, блестками. Ориентироваться было не на что. Мы жили в Магадане, модные журналы до нас не доходили, местные фотографы снимали какую-то пошлятину, о фотошопе и цветокоррекции, кажется, вообще не слышали. Свои снимки я выкладывала в сеть, и скоро обо мне стали говорить. В 17 лет я заработала свои первые 500 рублей за съемку. В нашем городе жила очень красивая девочка – Маша. Она была похожа на Наоми Кэмпбелл, только вся в веснушках. Она увидела мои работы в интернете и сама предложила заплатить.
KYKY: Ты говоришь, что фотоаппарат был единственным, на что согласились твои родители. Они у тебя были строгие?
Э. И.: У меня был только один родитель. Папа ушел, когда мне было три месяца. А мама лет с семи жестко меня избивала. Дома все время были крики. Когда я была в 7-8 классе, после маминых «выговоров» на повышенных тонах у меня наливалось все тело, спазмировали мышцы. Я чувствовала, как кровь течет по венам. Чтобы стало легче, брала циркуль и резала себя. У меня не было мыслей о суициде, просто нужно было избавиться от этой агрессии и внутренней боли. Шрамов после этого не оставалось, и мама ничего не замечала. Она узнала об этом, только когда я сама рассказала, в 21 год. Тогда я впервые высказала ей все, что о ней думаю. Мама не подозревала, что я так много помню из детства – даже на мышечном уровне. Когда она качает рукой на ходу, у меня до сих пор начинаются психозы. Вспоминаю, как она замахивалась на меня в детстве.
Если в комнате был беспорядок, она могла ударить меня головой о ванну, а в 3-м классе выгнала меня на улицу в 30-градусный мороз после побоев за то, что я оставила жвачку в ее косметичке.
KYKY: А сейчас ты общаешься с мамой?
Э. И.: Приходится. У нас тяжелая психологическая ситуация. Мы живем в Израиле в одной квартире, но договариваемся приходить домой в разное время, чтобы не пересекаться. Я не могу видеть и слышать ее, но полностью от нее завишу. Если бы я могла сама себя обеспечить, этого человека уже давно не было бы в моей жизни. Но в моем состоянии я не могу долго работать с людьми. Я уже лет семь не могу жить без беруш: не переношу звуки, которые производит человек. Даже сходить в ресторан для меня сложно. Я слышу, как вокруг жуют, скребут вилками, глотают, чешутся. Такое обостренное восприятие у меня с детства. Это называется мисофония. Все началось, когда мне было лет 12, и мы летели с бабушкой в Израиль. Она поела и начала цвыркать, что-то из зубов доставать. А я сижу и понимаю, что начинаю раскачиваться, плакать. Бабушка заметила, но это ее только рассмешило – такой вот принцип взаимоотношений в нашей семье. С тех пор моя реакция на звуки только обострялась. Несколько раз я попадала в психушку, пила тяжелые препараты, отходила от них потом девять месяцев. Ложилась туда сама, потому что уже не могла выйти на улицу.
KYKY: Но кто-нибудь тебя поддерживал в детстве, поддерживает сейчас?
Э. И.: У меня были хорошие отношения с дедом. Дед был жесткий, строгий, но пофигист – и меня это спасало. Пару раз я получала от него, но в целом с бабой и с дедой мне было классно. С семьей отца я не общалась. Бабушка с его стороны умерла еще до моего рождения. Она работала на заводе, и на нее упал 40-тонный короб с песком. Говорят, она была супербабушка – мягкая и добрая, но у меня ее отняли. А сейчас я уже не вешаю ярлыки на отношения между людьми, не называю их дружбой, любовью. Для меня это энергетический обмен. Если он хороший – общаемся, нет – до свидания. Конечно, есть люди, которые меня поддерживают. Причем, встречаются они совершенно случайно. Так, например, было с Ирой в Израиле. Я устроилась горничной (мыть полы – единственное, что я сейчас могу делать, чтобы меня никто не трогал), а Ира была моим наставником. Ее поставили учить меня в первый день. Она, ее муж и дети – очень хорошие люди, внимательные, вежливые. Они меня успокаивают своей энергетикой.
KYKY: Энергетический обмен и поддержка – это, конечно, немало, но пробовала ли ты еще как-то бороться со своей проблемой, чтобы не доходило до крайностей вроде психологических клиник?
Э. И.: Я долго жила в Индии, лечилась там. Мой организм полностью очищали. Но вернулась в Россию – будто ничего и не было. Ездила в Грузию. Там один парень меня очень хорошо почистил. Жила в монастыре какое-то время. После этого начала ходить в церковь. Я крещеная, мать раньше водила меня на службы, но я всегда плохо чувствовала себя на них. В моей жизни вообще много моментов, связанных с мистикой. С самого рождения ко мне тянулись какие-то руки, пытались забрать. Когда мне было года четыре, как-то раз, засыпая, я пряталась под одеялом, а потом выглянула из-под него – вижу черный мужской силуэт у стены. И эта фигура мне говорит: «Нечего тебе здесь делать, пошли!» Я тогда, конечно, варежку открыла, побежала к маме, она мне не поверила, уложила спать, и больше таких прямых атак не было. Все обострилось с переездом в Питер. Я училась и жила в студенческом общежитии на Черной речке. По ночам постоянно чувствовала, как с меня стягивают одеяло, за ноги тащат. Надолго зависала между сном и явью – вот тогда и происходила полная жесть. Меня полностью парализовывало, оставалась только мысль. Как-то я проснулась около 10 утра. Соседка Аня собиралась на работу, а я лежала, смотрела и понимала, что меня утягивает обратно в сон. Я поддалась, заснула. Когда открыла глаза – передо мной та же картина: Аня собирается на работу. И тут меня начинают тянуть за волосы, вокруг книжки летают, вещи с полок валятся, а я ничего не могу сделать, у меня все заблокировано. Я на тот момент знала только две строчки из «Отче наш», начала повторять их про себя, а меня в этот момент бьют, таскают по полу. Повторяла – разблокировала себе голос, стала читать вслух – освободила руки, стала креститься – тогда меня выкинули оттуда. Только это и спасло.
KYKY: Как ты думаешь, почему с тобой такое происходит?
Э. И.: Это долги. А, может, я должна сделать что-то хорошее, и они пытаются мне помешать? В 24 года я ходила к астрологу. Перед ним – таблица, он смотрит на меня и говорит: «Как ты вообще выжила?» Но астролог мне пообещал, что теперь будет проще, а к 42 годам я смогу полностью себя освободить и сделаю что-то нереальное…
KYKY: Ты знаешь свои корни?
Э. И.: Да, они древние и еврейские (смеется). Семья у нас очень большая – много деятелей искусства, среди которые известные деятели русского авангарда – Роберт Фальк и Александр Лабас. В кино – Марчелло Мастроянни.
Его мама, Ида Идельсон – одна из сестер моего прадеда Израиля Ароновича. Он из тех, кто выжил во время войны, находясь в беларуском местечковом городе Чаусы.
Они отдыхали на веранде. Ворвались фашисты, расстреляв почти всю семью. Потом моего прадеда Израиля старший брат забрал в Баку, позже прадед переехал в Петербург и строил самолеты, там что-то произошло, чего бабуля так и не рассказала. Его сослали на Колыму. Но недавно мы раскопали информацию, что на Колыму прадеда сослал прадед моего близкого друга Эмиля Рейзина, который в то время служил прокурором в Магаданской области и много жизней погубил. Было смешно – оказывается, нас с Эмилем многое связывает!
KYKY: Получается, твоя семья родом из Беларуси, выросла в Магадане, училась в Петербурге, а сейчас живешь в Израиле – обширная география. Где ты чувствуешь себя комфортнее всего?
Э. И.: В России я всю жизнь порывалась куда-то уехать, не ощущала дома нигде. Это чувство у меня появилось только в Израиле. Я приехала туда и поняла, что не хочу уезжать. Несмотря на постоянные военные действия, там я чувствую себя защищенно. Над страной – ультразвуковой купол, он будто отсвечивает все ракеты. Желание путешествовать никуда не пропало – евреи ведь кочевники. Я хочу путешествовать, но возвращаться в Израиль. Восток мне ближе. У меня безумная тяга к арабской культуре, люблю марокканский стиль в интерьере. А вот европейская культура, особенно средневековая, мне ненавистна.
KYKY: Но Петербург как-то повлиял на тебя как на фотографа, изменил твой стиль?
Э. И.: Да, конечно. Когда я приехала сюда из Магадана, я узнала про журнал «Собака», увидела, что делают местные фотографы. В Магадане о культуре фотографии не знают, даже книг на эту тему не достать. В Петербурге я попала в тусовку «Баранка». Был такой бар известного ресторатора Миши Орлова, он организовывал там крупные вечеринки. В «Баранке» тусовались дизайнеры и модели, творческая богема города. После Магадана это был совсем другой мир. Я стала искать трэшовых моделей, снимала их, снимала вечеринки в «Баранке», познакомилась со всей тусовкой. Был опыт работы в LMA в качестве модели. Но сильнее всех на меня повлиял один человек – Илья. Мы познакомились с ним тоже в «Баранке», а потом он поступил во ВГИК на оператора. Я ездила к нему в Москву, и вся эта киношная тусовка меня втянула, научила видеть по-другому. Только тогда Магадан выветрился полностью. После Ильи взгляд изменился, но пока я так и не научилась снимать так, как хочу.
KYKY: Кто твои кумиры в области фотографии?
Э. И.: У меня есть любимые фотографы. Одесситка Валерия Лазарева создает прекрасные фотографии, пользуясь обыкновенной пленочной камерой. Из русских – Ира Бордо. Я вижу, как выглядит их картинка. Свет, цвет, эмоциональный фон – у меня это не получается, я расстраиваюсь. И дело не в перфекционизме. Относительно фотографии я лютый перфекционист, но я не борюсь с этим. Зачем? Вот сделаю фото, как у Пауло Роверси – тогда успокоюсь.
KYKY: Что тебя вдохновляет? Музыка? Кино?
Э. И.: Нет, к музыке я равнодушна, там нет картинки. Из режиссеров любимые – Ларс фон Триер, Джим Джармуш, Уэс Андерсон, Тарантино. Еще люблю Дэвида Линча, Хичкока и, конечно, Бертолуччи. Но больше всего вдохновляют люди. Насколько я их терпеть не могу, настолько же сильно они меня вдохновляют. Раньше я снимала много ню. Знакомые постоянно стебали, что я сплю со своими моделями. Но этого ни в коем случае не происходит. Я боюсь своих моделей, боюсь к ним прикасаться. Моя муза – это нечто святое. Человеческое тело я рассматриваю как фигуру, которая может двигаться, благодаря каким-то реакциям бессознательного. В процессе съемки я люблю ловить людей, не фиксировать. Человек – это космос, через него проходит столько информации, столько энергии! Долго музой для меня была мой подруга – модель Катя Пушкина. Но сейчас мне сложно найти человека, который бы меня вдохновил.
KYKY: Что для тебя красота? Как ты относишься к современным стандартам?
Э. И.: Для меня нет стандартов красоты. Все зависит от энергетики человека. Я пытаюсь уловить, как модель хочет получиться в кадре. Частенько угадываю. Для меня красивая женщина – естественная. Человек должен быть здоровым, спортивным. Это не значит, что пышные женщины не могут быть красивыми – могут, но они тоже должны заниматься спортом и работать над собой. Главное, чтобы человек чувствовал себя комфортно в своем теле. Определенного типажа у меня нет.
KYKY: А твоя внешность тебе нравится?
Э. И.: С этим проблемы. Меня с детства обзывали. Жираф, торшер – кем я только не была! Носатая. Из-за носа очень много проблем до сих пор. Мне не нравится, что у меня тонкие губы и длинный нос. Хотя иногда я смотрю в зеркало и думаю: «Вроде нормально».
KYKY: Не люблю вопросы о планах на будущее, поэтому давай лучше так: чего бы тебе хотелось получить от этой жизни?
Э. И.: В профессиональном плане – я бы с удовольствием нашла модный дом за границей и работала бы там. Люблю создавать красоту с кем-то вместе, а не одна. Подготовка забирает у меня очень много сил, и на саму съемку уже ничего не остается. В Петербурге я работала с модным домом Парфеновой, в этой команде мне было очень комфортно. Но прежде всего мне сейчас не хватает ясности ума. Хочу понимать, что происходит вокруг, понимать, куда идти дальше и с какой стороны подойти к себе. Я хочу успокоиться, простить обиду, просто сесть и почувствовать глубокий-глубокий покой, наполниться чувством полного созерцания и любви. Чтобы меня не раздражало шарканье ног, чтобы ничего не трогало…