Часть 1. Кураторская. Почему Беларусь так противится искусству
Кураторы выставки ZBOR Андрей Дурейко и Максим Тыминько – это люди, которые собрали антологию беларуского искусства, причем из непризнанных государством авторов. Художники выставляются в других странах, получают награды и продают свои работы – они востребованы где угодно, но не институциями здесь. Мы встретились с Андреем и Максимом, чтобы поговорить, как и благодаря чему все эти работы родились. Но разговор ушел совсем в другое русло – потому что они появились скорее «вопреки».
KYKY: Кто такой куратор и зачем он нужен уже существующему искусству?
Андрей Дурейко: На Западе кураторство давно развилось и стало отдельной профессией, которой учат в академиях и школах. Это важнейшее звено, без которого сегодня невозможна любая концептуальная выставка. В Беларуси кураторство представлено в варианте «old-fashioned» – художники по совместительству сами себе еще и кураторы. Возможно, в этом и проблема: наша модель очень отличается от западной. Мы выполняем функции, несвойственные художнику, и это 19 век.
Максим Тыминько: Куратор создает правильный контекст, в котором не только отдельные произведения могут быть правильно прочитаны, но и в целом вся выставка становится выражением его мысли, его личным посылом. Современное искусство часто выходит за рамки объектности – это уже не просто картины или скульптуры, расставленные в зале, а высказывания или «события» выходящие в разные пространства (социальное, медийное, технологическое – какое угодно). И куратору нужно всё это концептуализировать, сшить вместе и преподнести зрителю. Хорошую современную выставку уже и выставкой порой сложно назвать, она находится на грани: становится тотальной и цельной инсталляцией, автором которой является куратор.
Андрей: Минская проблематика, что у нас куратор как раз в большей степени работает для зрителя. Европейская публика во многом более подготовлена к восприятию искусства. К примеру, мои дети пошли в католический детский сад в Германии (казалось бы, консервативный), но первое, что они увидели, – окна, оклеенные детскими копиями Шагала. Здесь уже с трех лет начинают изучать Кандинского и Клее. Поэтому позже кураторам не приходится объяснять базовые понятия искусства: европейский зритель не тупой и не отсталый, а порой даже внимательнее, чем сам художник. Это осознанная жизнь в культуре, где куратору не нужно быть поводырем.
У нас культурная почва не подготовлена, это большая проблема. Я сейчас не говорю об искусстве авангарда или современности, а хотя бы о ренессансе, барокко или классицизме. Я вижу, что то искусство люди понимают ещё меньше, чем современное. Хотя все привыкли «не понимать» контемпорари арт. Про Микеланджело первое, что говорят, что он якобы был гомосексуалом и издевался над церковью. Это абсолютная спекуляция, не освещающая всю сложность этой фигуры и уж тем более его творчества. Такая же примитивная подача и в медиа.
KYKY: Кем тогда в Беларуси можно гордиться, по-настоящему?
Андрей: Нас упрекают, что на нашей выставке мы хотим создать доску почета, но это не так, это абсолютно неправильное прочтение этого проекта. Такие выставки вообще должны быть в национальных музеях, а не в частной галерее. У нас якобы был Музей сучаснаго мастацтва – а где он сейчас? Мы спустя сто лет говорим, что гордимся УНОВИСами (авангардное объединение Малевича, которое он создал в Витебске в 1920-е годы – Прим. KYKY), что первый музей современного искусства в Европе в Лодзи был создан беларуским художником Стреминским…
Но, извините, а что есть в Беларуси сегодня? Беларусь остается отсталым государством: если в городе нет музея современного искусства, этот город априори не может считаться цивилизованным.
Можно, конечно, гордиться мертвецами, и мы так и делаем. Как можно гордиться Витебском, который сам же уничтожил монументальную роспись Лявона Тарасевича? Это же деньги! Когда Шагал предлагал свои произведения в дар Витебску – где вы были? Почему мы открываем галереи Савицкого, который сам в газетах писал: «Не патрэбна нам гэта жыдоўскае мастацтва»? (художник Михаил Савицкий был антисемитом и считал, что евреи завышают численность жертв холокоста – Прим. KYKY) И Шагал по-прежнему остается «жыдоўскiм мастацтвам», а Савицкому отдана центральная площадь.
Максим: В нашу юность – во времена перестройки и художественного училища – для нас открывалось всё: возможности были и узнавать новое, и делать то, что нам казалось интересным и важным. Но когда флаг сменился на красно-зеленый, наступила депрессия: всё, до свидания – мы приехали к тому, от чего так быстро удирали и из чего хотелись вырваться. Совдеп снова вернулся, только в еще более бескультурной форме. Мы и не думали куда-то уезжать, но обстоятельства выталкивают. Твоя ненужность здесь оказывается нужной где-то еще. Конечно, у нас был вариант идти в дизайнеры, зарабатывать деньги, и максимум, что мы могли бы вытягивать на своем энтузиазме, – это раз в несколько лет организовывать какие-то выставки… Такой вариант не устраивал никого. Плюс, хотелось получить хорошее образование, а Академия [искусств] нам этого не давала: меня не взяли на подступах, Андрея выгнали с первого или второго курса.
Андрей: До 97-го года мы еще сражались, чего стоят уроки «Нехорошего искусства». А потом мы уехали учиться в Дюссельдорф. У нас есть опыт и художественный, и кураторский, и опыт борьбы. В общем, такое беларуское д'артаньянство, к которому возвращаешься: через 20 лет снова делаем выставку, которая вряд ли станет примером для Академии. Правда в том, что часть этой выставки – люди, репрессированные системой и отвергнутые академической школой. В этом наша большая проблема институций. Клинов, Шабохин или Кирющенко, Лявон Тарасевич (а он вообще человек-функция) – они вынуждены искать варианты, делать вопреки, а не благодаря. Это вынужденная традиция, которая с одной стороны делает этих людей интереснее и сложнее… С другой стороны, многие не выдерживают: не у всех крепкие спины и титанический энтузиазм. Большой недостаток нашего пирамидального общества – мы возлагаем надежды на личность, министра или президента, думаем, что он разберется. Но нет таких людей на Земле, и никогда не будет. Должна быть иная система, базирующаяся на свободных школах и независимых университетах. Иначе будет обратный административный троллинг, как это произошло в Москве, где без ведома Бэнкси выставили Бэнкси.
KYKY: Современное беларуское искусство – оно «чтобы что»?
Андрей: Каб яно было.
Максим: Тут не чтобы что, а абы-што (смеются).
Андрей: Понимаете, у нас есть цель – мы обратились к Манифесту Сергея Кирющенко М21 (Мастацтва 21 стагоддзя), чтобы в Беларуси появился музей современного искусства, а не только отдельные частные коллекции. Это должно стать национальной целью, потому что иначе – стыд и позор. Ведь для чего делаются деньги? Всё уходит, умирает. Как говорил один художник: «Мы берем их у страны, потому что от неё тоже ничего не останется». Остается только культура, остаются пирамиды Хеопса – это и есть искусство.
Максим: Когда художник ставит перед собой задачу: сейчас я найду какой-то национальный «каларыт» – это тупик. Он должен стать двигателем прогресса, определять вектор развития, который не обязательно равен «национальному». У вышиванок и пропаганды беларускай мовы другая цель, такое движение сопротивления, сопротивления «вате».
Это правильно и классно – сопротивляться поглощению нашим «Большим братом», «русским миром». Это солидарность с Украиной, это протест против узурпации власти и т.д. Я за это всеми руками и ногами, но это не имеет отношения к искусству.
Андрей: Чтобы делать «национальное», пускай сначала здесь разберутся, что это такое. Беларуское искусство и вообще «беларуское» сложно продать как бренд. Когда мы говорим «беларусы», что мы подразумеваем? Многие вообще смеются, что мы транзитная зона России. У нас КГБ старше нашей страны – БССР младше на год! 100 лет КГБ отмечали, а независимости – нет. И как про это рассказывать? В Германии люди не верят, что у нас безработные платят налог. Как это вообще возможно? Никто не может поверить, что это правда.
KYKY: Может быть, Беларусь – это Вселенский проект абсурдизма?
Андрей: На этой мысли как раз заканчивается наша экспозиция. У нас даже есть свой иконостас, нецензурный. Первая икона – «Нiчога няма», вторая икона – «Малевич з нам!», третья – «Х*й». Это работы трех известных беларуских авторов Алексея Лунева, Игоря Тишина и Владимира Цеслера. Всё собрано на 18-метровом экране. Это можно брендировать, ребрендировать и продавать.
Часть 2. Авторская. Зачем нам «Славянскi базар», если он не развивает ни культуру, ни экономику, ни интеллект
К разговору подключается Лявон Тарасевич – один из самых известных и дорогих художников в Польше, у которого не сложилось с минским Дворцом Искусств и Министерством Культуры. Это его Максим и Андрей только что называли «человек-функция». Лявон приглашает попробовать красного вина: «Нада пiць, каб чалавекам звацца», – и хохочет.
KYKY: Каб чалавекам звацца, трэба пiць, а што трэба, каб звацца мастаком? З’язджаць з Беларусi?
Лявон Тарасевич: Я думаю, што не мае значэння «дзе» – важна, каб было асяроддзе, у якiм ты можаш бачыць мастацкую думку. І цi гэта на Беларусi, цi ў iншай краiне… Усюды можна быць мастаком. I ў 18 стагодзi людзi зязджалi з цэлай Еўропы у Парыж. Не было школаў, не было людзей – i гэта дало пачатак таму ж мастацтву у Беларусi, Англii цi ў Польшчы. Польскае мастацтва, тым часам, вельмi абцягана французскiм, яно па-французску прыгожае. Нацыянальнасць зараз не мае значэння. Пару украiнcкiх пiсьменнiкаў зрабiлi цэлы прагрэс для лiтаратуры.
Мастацтва сёння адкрытае. Калi няма мастацтва, народ памiрае, хоть i не ведае пра тое. Нехта стварае новые думкi i iдзе дапераду, а нехта застаецца ззаду. Ураднiкi нiколi не створаць мастацтва – толькi гавораць, якое гэта мастацтва i чыйнай дзяржавы. Калi мы хочам быць нашчадкамi Еўропы, трэба думаць i пра эканомiку, i пра мастацтва. Але Рублёў не думаў пра эканомiку таго часу, хаця да яго жывапiс нiколi не падымауся на такi узровень – аж да часу Малевiча. Беларусь трацiць на гэта «навязванне» вельмi шмат сiлаў: што модна, што авангардна, а што – не. Таму мы не iдзем хутка дапераду – у беларусi няма нават авангарднай школы. А каб была, то мы б хутка былi партнёрамi з такiмi ж аднадумцамi.
KYKY: Вам не падаецца, што ў нас талентавiтыя людзi зараз больш аддаюць краiне, чым могуць ад яе ўзяць?
Так… Дзяржава, якая не «выкарыстоўвае» мастацтва, проста затрымоуваецца ў развiццi. Улада дае магчымасцi толькi на «сярэднi пласт»: чалавек прыйшоў, пагледзеў «Славянскi базар» – ён нiяк не развiвае беларускую сучасную музыку, хаця знаходзiцца у Беларусi. У галерэях, зараз ёсць тусоўка iнтэллекту i думкi, а у музеях толькi кажуць, што i як мае быць. Гэта памылка ўсiх сацыялiстычных дзяржаваў: яны спрабуюць арганiзаваць мастацтва. А дзяржава не ў стане арганiзаваць мастацтва, бо яна мусiць запярэчыць сама сабе. Такога не будзе – там кансерватыўныя людзi. Яны выкарыстоўваюць людзей, каб мець галасы i карыстацца iмi.
Нешта можна рабiць тут, а нешта – ў iншым месцы. Гэта нармальна, ты не губляеш iдэнтычнасць. Каб у стране развiвалася мастацтва, ёй патрэбна вельмi ўстойлiвая эканомiка.
Я жыву на Беласточчыне, але не маю нiякакага да яе дачынення: езджу ў Польшчу, Нямеччыну i каб не гэта, я бы так шмат дзеля польскага i беларускага мастацтва не зрабiў. Маладыя польскiя мастакi сёння жывуць дзе заўгодна, таму што гэта iх рухавiк. Дзяржаўныя межы толькi выдуманы палiтыкамi, а насамрэч яны не iснуюць. Гэтыя межы сiмвалiчны, асабiста калi мы гаворым пра мастацтва. У прыватных калекцыях сучаснага мастацтва зараз нашмат больш, чым у нацыянальных музеях. Чаму так адбываецца? Відавочна, бо там больш грошай. Для развiцця культуры нiколi не будзе адной праграмы, гэта павiнна быць скрыжаванне iнтэллекту i эканомiкi.
Часть 3. Выставочная. 10 экспонатов ZBOR для тех, кому обязательно захочется написать комментарий «выставка ниочём»
Нельзя было закончить этот материал без части для тех, кто считает, что никакого искусства в Беларуси нет, не было и не будет. Оно, безусловно, есть. И мы попросили кураторов Максима Тыминько и Андрея Дурейко выбрать топ-10 работ на выставке, которые это точно доказывают и которые нужно увидеть, чтобы считать себя культурным беларусом.
Алексей Лунёв. «Нiчога няма» / «Ничего нет», 2009
Эта графическая работа – иконическое произведение беларуской культуры и карикатурный символ всей системы беларуского современного искусства периода 2000-х годов. Словосочетание «ничего нет» на беларуском языке приобрело нарицательное звучание. Руслан Вашкевич и Лизавета Миальчук (кураторы «Белорусского павильона 53 венецианской биеннале», где впервые выставлялась работа) задумывали выставку для того, чтобы обратить внимание на
проблему многолетнего отсутствия в Венеции национального павильона Беларуси. «Нiчога няма» – как нельзя лучше отразило всю ситуацию. В итоге национальный павильон на Биеннале был представлен в 2011 году (впервые!), а затем повторился в 2015. Через двойное авторское (или уже нарицательное беларуское) отрицание прорывается критический реализм абстрактного искусства. А еще бесконечная рефлексия: «А нешта змянiлася?»
Игорь Тишин. «Лёгкое партизанское движение», 1997
Это тотальная инсталляция с привлечением живых персонажей: здесь можно увидеть целый частный дом с фотографиями, элементами гардероба, обоями и даже предметами быта. Что хотел сказать автор? Проект Игоря Тишина – символ партизанской культуры в современной истории искусства Беларуси. А еще это попытка переосмыслить советское наследие с идеологией «героя-партизана-бойца», когда вся страна как будто стала и осталось «партизанской», и попробовать вывести её из идеологического контроля. Мультимедийный проект поднимает массу тем: политика и искусство, ирония и пропаганда, секс и власть, тотальность и тоталитарность, партизанство и андеграунд, фашизм и авангард. Есть ли у обитателя этого «дома» шансы выбраться? А возможно, у него нет и желания? Хай так. Журнал pARTisan, созданный Артуром Клиновым, во многом стал следствием инсталляции Игоря Тишина.
Лявон Тарасевич. «Живопись в архитектуре», 1995
Лявон – живая легенда современного беларуского искусства. В сентябре 1995 года художник приехал в Витебск как участник фестиваля современного искусства In-formation, чтобы расписать маслом вертикальные многоугольники колонн Художественного музея. Получились ритмичные полосы и перемежованные линии цветов охры, белого и черного, встроенные в специфику пространства. А что случилось потом? Роспись в 2007 году закрасили городские власти без согласования. Если мы шутим про ЖЭК-арт и вечную борьбу с «перекрашиванием», то здесь это обрело институционный масштаб и продолжение печальной традиции.
Максим Тыминько, Глеб Шутов, Майя Илич. «Beguiling Orpheus», 2006
Это оперный моноперформанс и видеопроекция, которые впервые были показаны в Кёльне, а затем показывалась ещё шесть раз в Кёльне и Дюссельдорфе во время фестиваля Düsseldorf Festival!. Теперь масштабное произведение можно увидеть и в здании новой Галереи «Ў». Beguiling Orpheus – 60-минутная опера, где певица, исполняющая классическую партию Орфея, вступает в взаимодействие с видео-персонажами и вовлечена в действие у неё «за спиной». Главная идея этого
проекта, по словам Максима Тыминько, – осмысление взаимоотношений между медиа-художником, его произведением и вечно расширяющимся и развивающимся миром технологий. Похожую тему можно проследить и в других работах Максима, таких как «Болек и Лёлек Космос. Манифест Конструктора», опера-доклад «Проектор», «Пять лирических песен о физике».
Сергей Шабохин. «Арт терроризм. От Партизанства к Арт активизму», 2011
Сергей – один из наиболее известных для широкой аудитории художественных активистов Беларуси. Он и художник, и куратор, и преподаватель (подпольно ведет образовательные курсы для студентов Академии искусств), а также основатель и главред портала о современном белорусском искусстве Art Aktivist. К тому же он редактор и сооснователь исследовательской платформы Kalektar. А вы говорите, что в Беларуси ничего не происходит.
Его инсталляция – образ вскрытого подполья, в котором некие активисты готовят видео, пишут лозунги и печатают листовки, готовясь выйти из подвала в публичное пространство. Метафора понятна, верно? Работа – символ переходного периода в беларуском современном искусстве, когда художники и другие представители культуры больше не вправе замалчивать внешние проблемы, а должны присоединиться к волнам гражданского активизма, которые, как партизанская активность, концентрированно вспыхнули в Беларуси в 2011 году. К слову, с 2011 года Сергей Шабохин собирает авторскую коллекцию-музей «Практики подчинения. Terror Ready-Made Collections», состоящую из документов-улик, доказывающих пагубное влияние государственной системы и властей на граждан Беларуси.
Анна Соколова. «Орнамент», 2008-2016
В серии видео инсталляций «Орнамент» художница переосмысляет понятие орнамента и потенциал линий: благодаря компьютерному программированию визуальных объектов линия становится не статичной, а получает «новую жизнь» – в виде динамичного феномена. Белая линия на черном фоне становится мотивом и многих других её работ, а сама художница придумала и ввела в обиход новое слово – linement (объединила линию и орнамент на английском). «Орнамент» включает в себя восемь видеоинсталляций, в которых центральный визуальный элемент linement с помощью разных пластических решений не просто встраивается, но и перцептивно реконфигурирует выставочные ситуации – от внутреннего пространства галереи или музейного фасада до здания церкви.
Сергей Кирющенко. «Пришло время вплотную заняться приземленным искусством», 2006–2012
Еще одна беларуская «фигура», которая должна быть у читателя на слуху. Проект про «приземленное искусство» создавался шесть лет и включил в себя множество со-частей, созданных в разных медиа. Локацией для проекта стала деревня Урода Лепельского района, где по мотиву классического умирания беларуской деревни художник вдарил современным искусством и текстами на английском языке. Параллельно он фиксировал на фото и видео своё художественное вмешательство в спокойную сельскую жизнь. Итогом стали десять живописных полиптихов в системе абстрактного и концептуального искусства. Кажется, если в Беларуси будет повторяться год малой Родины – он должен выглядеть, как работы Кирющенко.
Лена Давидович. «Книга пророка Иезекииля», 2009
Это мультимедийная инсталляция или же мультимедийно визуально-текстовая система, если достовернее. В ней художница использует метафоры из Библии для показа беларусской ситуации и реальности. Если закрыть глаза, это может быть просто отличным «фоновым треком, который не стыдно отправить на Евровидение (сарказм). Обычно Лена совмещает крупномасштабные настенные росписи с видео проекциями, текстами и часто даже с живым перформансом. В итоге привычная архитектура выставочного пространства превращается в тотальное аудио-визуальное высказывание, в котором ты пытаешься открыть для себя образы и смыслы, прямо как в новом альбоме Фэйса.
Алексей Кошкаров. «Тортовое сражение», 7 ноября 2000
7 ноября 2000 года в художественном центре Malkasten Künstlerverein, что в Дюссельдорфе, в присутствии VIP и under VIP публики произошло тортовое сражение – мечта всех любителей пошвыряться тортами. Пространство было отделено лентой, проводя разграничение между участвующими в «театральной постановке» и зрителями. Для xэппенинга приготовили 300 белых тортов с 2100 вишнями, которые были расставлены на 15 столах в строгом геометрическом порядке. Летали друг в друга торты, конечно, уже в беспорядке и без геометрии. Участники очень разных социальных статусов падали, вставали, собирали крем, бросали его, и так до полного изнеможения и до последнего куска торта. Через 20 минут акция закончилась сама собой, и участники разбрелись по WC.
Вика Митриченко. «Питомцы Эзопа», 2006
Урны. 34 урны со статуэтками. Художница создала ироничную, нарочито китчевую
аллюзию на кладбище домашних животных (привет, Стивен Кинг!), героев поучительных басен Эзопа. Фарфоровые урны с бюстами животных кричат саркастичными эпитафиями: «Отмучался», «Сделал всё, что мог» или «Призван обратно!». Семейные истории или выдумки, воссоздание прошлого
или иллюзии из определенных воспоминаний и ощущений – вот тема этой работы. Впервые инсталляция выставлялась в 2007 году в музее Lambert van Meerten (Дельфт, Нидерланды), а теперь её можно посмотреть и у нас. Кстати, работы Вики Митриченко хранятся в Музее современного искусства в Амстердаме и музее искусства и дизайна в Нью Йорке. Что ты скажешь на это, Национальный художественный музей?