Мишу Фридмана я знаю давно – я встречаю его фотографии в New York Times и других ведущих изданиях мира. Фридман родился в Кишиневе, но вообще он настоящий нью-йоркер с очень нью-йоркской биографией: когда-то работал в финансах, а после трагедии 11 сентября, после волонтерства для «Врачей без границ», устроил себе перемену судьбы и стал фотографом. Миша работает для Getty Images, специализируется на пост-советских странах и фото-историях (его историю про Ковид в Нью-Йорке можно посмотреть вот тут). Когда я узнаю, что Фридман фотографирует в Минске в разгар августовских событий, я каким-то чудом прорываюсь сквозь неработающий интернет и спрашиваю: как там? В ответ Миша присылает фото пробитой пулей пресс-карты. Это была одна из первых увиденных мной фотографий минских улиц августа 2020. На следующей фотографии я вижу темноту и вспышку гранаты, похожую на новогодний фейерверк.

Книга «Two Women In Their Time: The Belarus Free Theatre and the Art Of Resistance» («Две женщины и их время: Белорусский Свободный театр и искусство сопротивления»), которая вышла осенью 2020 года, планировалась еще давно, с 2017. Так совпало, что она вышла в печать сразу же после беларуских выборов. Маша Гессен встретилась с девушками и написала текст – это и их история как пары, и история их работы со «Свободным театром» – Миша сделал фотографии – в Минске в 2017 и в Нью-Йорке во время гастролей театра с пьесой Burning Doors. Когда книга готовилась, Беларусь была никому не интересна. Каким-то чудом она вышла именно тогда, когда внимание всего мира было приковано к нашей стране.

«Улица не улица, здание не здание, гараж не гараж»

Я листаю книгу – она сделана красиво, но в ней нет надсадной яркости; как, впрочем, нет и постсоветского унылого очарования с тленом и микрорайонами. Это история конкретной пары: Светы и Нади. Минская часть книги – обычная частная жизнь в деревенском домике: девушки колят дрова, рассказывают о своей жизни, работают над спектаклями, которые тоже ставятся в тихом незаметном домике. Маша Гессен пишет о Минске точно и честно: как о тихом чистом городе, где вроде бы никого и нет, но, тем не менее, ты все время на виду. Кажется, что ничего не происходит, «но пока никто не смотрит, кое-что все же происходит – именно потому, что никто не смотрит. Выживание порой зависит от того, чтобы не попасться на глаза». Лейтмотив минской фотоистории – частное, скрытое, спрятанное.

«Театр находится на улице, которая не улица, в здании, которое не здание, – пишет Маша о том, как посещала спектакль. – Это гараж, присоединенный к частному дому, но это не гараж... В гараже все не так, как в гараже – но и не так, как в театре». Она прекрасно уловила палимпсестовую природу Минска – все не то, чем кажется, и все маскируется под отсутствие. Надо быть незаметным, не попадаться. На фото Света и Надя редко обнимаются – как они рассказывают Маше, ЛГБТ-пары в Беларуси должны идеально освоить искусство эмоционального камуфляжа.

Маша Гессен рассказывает про обычную минскую постановку «Свободного театра» в домике-гараже – теперь это уже воспринимается как ретро, как светлое воспоминание о том Минске, которого уже, в общем-то, нет. Американский читатель, прочитав текст, в целом что-то узнает о Беларуси «нулевых» – и про беларуский язык («тридцать лет назад он, казалось, находился на грани вымирания, но мечта о пост-советской независимости основывалась на возрождении языка»), и про Лукашенко («ретро-советский диктатор, который пришел к власти в 1994»), и про плошчы и протесты 2006 и 2010, и о проблемах ЛГБТ людей в Беларуси. Света и Надя рассказывают историю своих отношений, и в какой-то момент читаешь это все, как художественный текст: однажды Света Сугако, когда еще пела в рок-группе, призналась маме, что встречается с девушкой, после чего мама заплакала и сказала, что у Светы нет будущего, и что это она виновата в этом, потому что «не проводила с маленькой Светой достаточно времени и отправляла ее в школу-санаторий». А потом не разговаривала с ней два года. Но однажды Свете позвонил отец и сказал: мама приготовила борщ, приходи в гости со своей девушкой. Света пришла одна, мама обняла ее и попросила прощения. 

Ключевой мотив книги – история о невидимости/видимости. Когда тебя не видят, ты в безопасности. Все минские фото туманные, вечерние – полутьма, туман, очередь в полумраке к тому самому домику, где спектакль, отражения в стеклах. Обычный, ничем не примечательный быт: деревенский домик, покупка продуктов на Комаровке у женщины с бэджиком «Зинаида Андреевна». Троллейбус, Немига, домик в деревне. Дача, гамак, дрова. Мама, папа, сауна. Сено, сарай, беларуская осень. Хочется рыдать, такое это все простое и понятное, и навсегда недоступное и неуловимое.

Через историю двух девушек рассказывается вся драма беларуских протестов «нулевых». И аресты, и пытки – это не началось теперь, это было всегда. В книге есть страшный момент, когда Света рассказывает про распад группы, мол, это было накануне выборов, и вдруг проговаривается, что не помнит точно, каких именно выборов, потому что все они сливаются в одно целое. Это бесконечная, тягомотная и безысходная история выборов одного и того же человека на протяжении 26 лет. 

Во второй части книги – фото из Нью-Йорка, со спектакля Burning Doors, в котором играет Мария Алехина. Они совсем другие – это кричащий, телесный, открытый спектакль. Про «Свободный театр»  все пишут и говорят. Надя и Света уже в открытую обнимаются на палубе кораблика Нью-Йоркского водяного такси – теперь уже не страшно. Не страшно им и за границей, в Европе, на ЛГБТ-параде. Закономерно, что тема открытости и видимости совпала с самыми неожиданными выборами в новейшей истории Беларуси – теперь мы не тихая и чистая страна с маленькими робкими эльфами, мы выходим, и о нас говорит весь мир.

«В Минске ничего не происходит»

Фотограф Миша Фридман был в Минске несколько раз, и задача снять историю про Свободный Театр в 2017 для него была не самой простой. «Это смешно прозвучит, – сказал он. – Но мне было нечего снимать. В Минске ничего не происходит. Вот театр, вот быт девочек, вот их дом. Снимать город? А они не ходят на светские тусовки или ЛГБТ-рейвы, да и рейвов таких в Минске нет. Это пара, которая живет жизнью пары. И что мне делать, как показать их Минск?»

Минск нулевых – он про частную жизнь, про маленькие уютные резервации-пузырьки, которые беларусы выстроили для себя, и которые рухнули в 2020-м. «Это были safe-spaces в аду. – объясняю я Мише. – И все исчезло, частной жизни больше нет, могут ворваться в квартиру в любой момент». Миша говорит, что для него как сторителлера в фотографии главное – поиск конфликта. «Это не драки-стрелялки, а драматургический конфликт между тем, что зритель ожидает увидеть, и тем, что я ему показываю. Чем больше эта брешь между ожидаемым и увиденным – тем интереснее и неожиданней история. В Минске не так уж легко находить конфликт между ожидаемым и реальной жизнью».

Минск августа 2020 года оказался драматургическим конфликтом и для самого Миши. Он приехал в Беларусь, чтобы поснимать избирательные участки – его интересовала эстетика, пост-советский электоральный дизайн, все эти школы, портьеры, цветки в горшках. Миша ожидал, что будут обычные скучные выборы. И вдруг случилось то, что случилось.

«Я тут же связался с редактором своим в Getty Images, у них никого не было в Минске, и я начал работать, снимал для разных СМИ. У меня пропало ощущение, что в Минске скучно, зато безопасно. Эта штука, как я понимаю, передавалась поколениями: вот, у нас чисто и безопасно. После 11 августа у беларусов этого ощущения уже не было».

«Я плохо понимаю этот народ»

Когда пресс-карту Миши пробила пуля, он этого даже не заметил – 10 августа кругом был грохот от пуль и гранат. «Это было у Макдональдса на Пушкинской, – вспоминает он. – Было темно, там несколько пуль было, одна попала по ногам, а эту я даже не заметил, бэджик висел, а потом смотрю – в нем дырка».

Миша много снимал в Украине – но беларуская революция его озадачила, в каком-то смысле он опечален тем, что ничего не получилось в первые дни: 

«Я переживал, что единения нации не произошло – в смысле массовых забастовок и единения с рабочими. А ведь я был свидетелем моментов, когда мне казалось: вот оно, берите! А беларусы реагировали так, словно они победили в футболе. 

Мне рассказывали, что в первую неделю протестов, когда охранники на Окрестина включили свои телефоны после «блэкаута» и увидели кадры с избитыми людьми, они страшно боялись, что протестующие придут и просто ворвутся внутрь. А этого не случилось. Я думал: просто зайдите туда, и все это закончится прямо на месте, сейчас! А вместо этого беларусы вели себя так, словно забили кому-то гол и счастливые идут домой: мы выиграли! Я видел фото, где обнимались с ОМОНовцами, и думал: ну с кем же вы обнимаетесь, что же вы».

Самый сложный, по воспоминаниям Миши, момент для него был, когда протестующие пошли с площади Независимости на Окрестина. «Случился, как говорят, mexican standoff – конфликт с тремя сторонами. Мне показалось, что волонтеры на Окрестина, самоорганизовавшись, стали придумывать все больше правил, чуть ли ни «отражая» режим, в котором они жили 26 лет! И вот приходит колонна – и они не пускают их к тюрьме! И это было страшно. Потому что тех, кто пришел, было намного больше. А те, кто их не пускал – вели себя как охрана. Я не знаю, кто был прав в этом стэндоффе, но мне было странно видеть, что из протестующих сформировалась группа, которая была готова принять правила этого Освенцима».

Тем не менее, Фридман понимает, что учить беларусов революционным практикам не стоит.

«Нет, я не хочу сказать, что я знаю, как надо было. Да я и не знаю, как лучше. Просто я в тот день осознал: я ведь совсем не знаю беларусов. Их поведение шло вразрез с моими ожиданиями. И я понял: я не хочу ничего советовать. Беларусов нельзя сравнивать с украинцами, с Ереваном, с Тбилиси, с Киргизией. Беларусы еще мало изучены, все изучают Россию или там Украину, а про Беларусь СМИ пишет, наверное, раз в 10 лет. Мы, иностранные журналисты, были поначалу озадачены, а потом поняли – да, мы плохо понимаем этот народ. Но я сейчас читаю «Собак Европы» и я хочу понять».