О, так вот как это выглядит: песок утыкан каркасами и сбитым бамбуком. «Мы – веселье!» – стучат они. Стучат-стучат, басы проламывают тело и перехватывают голос сидящего рядом. «Хотелось разнообразия. Тут же клево. Поработал, потом потусил», – веселится повар Сергей, любящий приплясывать с подносом под драм. Но через пару недель работы в две смены его ноги приплясывать разлюбили, зато лицо полюбило стягиваться в суровую злобную мину. «А ты почему сюда приехала?» – «Я хотела фотографировать на одноразовый фотоаппарат голые члены». Но гендерный дисбаланс суров – как обычно, сисек больше, чем членов.
Юные и нагие изголодались по празднику похлеще детей Африки. Их огромные рты подхватывают любой клич, воспаленные глаза впиваются в любой спецэффект, любая ритмичная цепочка звуков выкручивает им конечности. Вирус разлетается, клич раздирает десятки глоток. Счастье. Счастье. Счастье. От него никуда не деться. Тут идти особо некуда. Пойду кашлять в ту яму и пробивать горло в конец пляжа, к ракете с космоцыганами, к ограде, за которой окопались жаждущие праздника, но безденежные. Кашель финиширует рвотой, а голос сел до сплава Ренаты Литвиновой и престарелого педика, отчего любая фраза безумно весела. Весела? Весела!
Паника начинается на закате. Все стихает, и к чему был весь этот день, вообще непонятно. Жесть сгущается к десяти. Минимал-техно дергает заводные тела, вурдалаки сползаются на зов, перестук на танцполе А равен в убогости перестуку с танцпола В. В горле набухает ощущение, которое я когда-то помнила, – как от какой-нибудь передачи по ТВ в деревне, после которой я отправлялась к бабке, чтобы та зашептала мне бородавки. «Да, по тебе видно, что ты не играла во дворе и много смотрела телевизор, а еще у тебя такие большие глаза, помоги мне раздобыть на сегодня немного движения и волшебства, а? Большие красивые глаза, да ладно тебе, не ломайся, на мне нет погонов!»
Чтобы отвоевать свое тело, я много помогаю. Я умею читать: четыре отбивные, три салата (один без мяса, один без майонеза, один без всего), 2 лимонно-медовых напитка. У меня есть руки – суп наливать до отметки. Потом меня повысили – я взлетела на второй этаж, в стаю официанток. Я вальсирую: три супа за четвертый, это за седьмой, мы это не заказывали, убери пятый, курица закончилась.
Определенно, тут кто-то есть, особенный и прекрасный, но здесь такая плотность уродства, что я собью коленки в кровь, прежде чем к нему продерусь. «Люди вообще страшные», – твой голос неровный, а взгляд пристально-маниакальный. Я решаю: ты здесь будешь моим другом. Раньше я жалела этого слова, что-то там схематизировала, довешивала, а теперь какая разница, ведь самое интересное – начало, самое красивое – поверхность. А глубже – скука, повторы и нечистоты. «Дррруг» – резвым пинком, со щедрым размахом я швыряю это легкое слово в воздух, в сторону, в голодную стаю. Самое интересное – истории, которые как бы и не часть тебя. Что как будто неправдоподобно, ведь я верю: все – часть тебя. Но неправдоподобность – мой кумир. Я гоняюсь за неправдоподобным, когда читаю, пою, смотрю, закидываюсь и двигаюсь. Но на этот раз я поверила, что пора застыть, пора закрепиться, что я устала от случайных воодушевляющих историй, новый человек – новое усилие; и вдруг я знаю, с кем мне обездвиженно хорошо.
Семь шотов плещутся в желудке, мигают, переливаются, рот хохочет, щиколотки лижет какая-то жижа. В кишащем тусерами туалете я преисполнена любви к гипертрофированной пережженной принцессе, чье тело кое-где пережато розовой тканью. В общем толчке я стою по щиколотку в каком-то жидком говне и мило болтаю с вульгарной жрицей любви, и мне не противно. Я решаю больше не пить. Девять невыносимо красивых шотов опрокинуты в меня щедрой рукой Оли из соседнего бара. «Когда я начинаю верить в человечество, я еду на Казантип». А я свалила отсюда в мыслях уже раз десять. Но счастье глубоко вгрызлось в плоть. И я жду. И с ужасом думаю о том, чтобы закинуться чем-то похлеще, еще круче усилить себя и все вокруг: тогда уродство разрастется и раздавит мою голову, или того хуже – примирит нас.
Чтобы не свихнуться, можно играть, будто это такой аттракцион, такое видео; я ухожу на полуночный сеанс, отпускаю тело и вылупливаю глаза: смотрите и думайте, что все про меня понимаете. Украина, 90 мин. Дальше – зашиться на заднем дворе и делать, делать. Глаголы – вот наше спасенье! Резать, красить, наливать, носить, чистить, петь, танцевать, напиваться. Я заливаю коньяк в бутылочку «Агуши», проталкиваю минералкой, девочка пристально смотрит в мои «у тебя такие большие» глаза и спрашивает: «Ты на скорости?» – «Я такая родилась» – «Ты очень похожа на мою маму, она уже умерла, это комплимент». О, нежность расползается по всему телу, я проталкиваю ее минералкой.
Можно пробовать стать богом – преображать уродство в прекрасное одним щелчком затвора. Но не каждый осмелится взглянуть празднику в самую пасть, даже через видоискатель. А пространство явно настроено решительно, явно жаждет моей кончины. Оно хотело бы меня выплюнуть, икаждый выступ набрасывается на мое тело, впечатывает синяки и стирает кожу. Это я забегала на крыльцо, а это несла Оле еду, а это холодильник, а это я выносила мусор и потерла глаз, теперь с отвращением и ужасом жду утра, когда не смогу разлепить веки. О, теперь я почти интереснее дикого мифического зверя, а мое тело почти так же событийно, как программа телепередач. Пространство явно что-то хочет мне сказать, когда завалы предметов слипаются, стараясь казаться чем-то другим. Столики на втором этаже, пакеты мусора на заднем дворе складываются во что-то подвижное и антропоморфное на периферии зрения, я говорю им: «Здравствуйте». От лифта отрывается и выплывает на меня лицо, я тащу видения за собой на кухню.
Чем дальше, тем лучше. Как всегда, хочу, чтобы было красиво и интересно. Единственный, кому я смогу принести пользу в этом бесследном невесомом мире, – я сама и те, кому станет весело от этого зрелища. Так что я покупаюсь на очередную дискотеку. «О, ю вил си вери бьютифул плейсес он зе роуд!» – сказала девочка, которая мечтала стать динозавром, когда вырастет. А я мечтала стать человеком-пауком или робокопом. Я говорю, что иногда хочу быть хуже, чем я есть, и мне тут же хочется скомкать эти слова, запихнуть их назад в рот и проглотить. Сегодня я впервые не хочу уехать завтра. А все потому, что бритая девочка в платье куклы Барби закинула в меня очередную историю про дальние края, и мне снова стало казаться, что я вышла из себя, и это казалось мне одной.
фото: Оля Сосновская