Запрет на фото и видеосъемку даже вблизи сохраняется до сих пор, «чтобы не провоцировать» пытки и избиения тех, кто остается еще за этими стенами.

На входе в лагерь нас встречает православный священник – отец Павел. Говорит, что именно в этом месте сейчас рождается новая Беларусь.

– В нашей стране случилось беззаконие – иначе я назвать это не могу. Неизвестно, что сейчас происходит за этими стенами. И чтобы ребят не унижали и не били, мы соблюдаем тишину. Конечно, есть провокаторы. Например, вчера приходила женщина, которая стала кричать: «Зачем вы здесь собрались? Мне работать надо, а вы бастуете. Сколько вам заплатили?». Но люди на это уже не реагируют. В последнее время криков с Окрестина уже не доносится, но в первые дни было страшно из-за стонов. Я подвозил несколько человек, которых выпустили накануне. И они мне рассказали про ад. Этих людей били за нашу свободу и нашу страну. И в этих муках рождается новая Беларусь. И те, кто преступил закон, ответят. Жалко, что я не могу попасть внутрь и достучаться до сердец омоновцев», – сказал священник.

Мы заходим в лагерь. Он разбит на зоны, в которых базируются адвокаты, медики, психологи. В одной из зон – пункт приема помощи от населения. Все завалено бутылками с водой, одеждой, пледами. Здесь можно поесть горячей еды или выпить чая. Кожей чувствуется страх, которым пронизано все пространство на пятачке вблизи изолятора. Люди закрывают лица и не хотят говорить даже анонимно. Боятся, если попадут в кадр даже со спины, их узнают и начнут преследовать.

Волонтер Сергей – один из немногих, кто согласился с нами поговорить. Под Окрестина он дежурит уже четвертые сутки – спит прямо на стуле. Говорит, чтобы понять, почему люди отказываются общаться, нужно посидеть здесь хотя бы несколько дней. Мужчину уже мало что шокирует – он знал, куда шел. «Моих слов не хватит, чтобы описать всю боль. Я не собирался оставаться здесь так долго. Но тут я могу сделать для людей намного больше, чем на работе».

Все волонтеры под Окрестина работают добровольно – никаких официальных организаций или зарплаты у них нет, как и разрешения на лагерь. Поэтому в любой момент может случиться разгон – автозаки шныряют мимо лагеря круглосуточно. И те, кто сегодня еще помогал людям, прекрасно понимают, что завтра их может постичь участь узников.

– Сегодня никто не знает, сколько человек находится в этих застенках – 20 или тысяча. Один человек выходит и говорит, что там уже никого нет, а второй – там полно людей. На Окрестина два разных учреждения: одно может быть пустое, а второе – заполненное. Никто не знает. Плюс много пропавших без вести, которых не удается нигде отыскать родственникам – ни в каких списках. Но даже если человек в списках, не факт, что он находится здесь. У меня друг был в списках на Окрестина, а выпустили его в Слуцке. Хотя за вещами ему пришлось идти уже сюда. Из Окрестина никакой информации о задержанных не поступает, чтобы как-то сопоставить официальные данные и списки, – говорит Сергей.

Показывая на заваленную бутылками с водой лужайку, волонтер отмечает – это 10% от того, что привезли люди за три дня. Воду, которая оставалась после марша Солидарности у стелы, тоже свозили сюда. «Невольно мы стали распределительным центром (смеется). Только что отправили почти три тонны воды в хосписы и приюты для бездомных. И это не только Минск, но и Жодино, Барановичи, Слуцк. Также передаем вещи и излишки еды. Все происходит очень быстро – система налажена: в 12 часов мы передали, например, батон или хлеб, а уже в 13 нам присылают фотки, что его нарезали и раздали в столовой. Сейчас хорошо – дороги не перекрыты, но все равно приходится искать машину. У нас была история, что одна женщина предложила воспользоваться складом, но мы не смогли доехать из-за перекрытых дорог», – отмечает Сергей.

На вопрос, помогают ли волонтерам люди с окрестных домов, мужчина качает головой: «Нет, они еще нас и ругают, что мешаем спокойно жить». Потом пристально смотрит на меня и спрашивает: «А вы точно журналисты? Здесь много тихарей. Вот если б вы были с синяками или забинтованной ногой, доверия было бы больше». Пытаюсь убедить мужчину, что мы из KYKY, а не из Окрестина, но разговор сворачивается. 

«Людей помечали краской: кого бить жестоко, а кого – не очень»

Мимо нас ковыляет к воротам ИВС парень с гипсом на ноге.

– Идите, поговорите лучше с людьми, которые уже отсидели и пришли сегодня за вещами. Вы их сразу узнаете – все перебинтованные, в гипсе.

Идем в сторону поляны, где собралось огромное количество людей в ожидании своей очереди за вещами. На подходе к поляне установлены импровизированные стенды со списками фамилий. Взгляд цепляется за следы крови на траве. Интересуюсь по дороге у одного из волонтеров, все ли вещи находятся? Говорит, что ситуация с поиском значительно улучшилась. Волонтеры пытаются сортировать вещи и идентифицировать их владельцев по найденным документам. Но до момента, как на Окрестина стали пускать волонтеров, был полный бедлам. Буквально – целые комнаты до потолка набитые вещами. И когда людей туда запускали, многие отказывались что-либо искать – это было бессмысленно. 

Подходим к группке ребят на поляне и просим рассказать, почему они здесь. Сначала отказывают. Опять приходится доказывать, что мы – не тихари. В итоге свою историю соглашается рассказать Николай, который был задержан 11 августа, хотя не принимал участия в мирных протестах. Он пришел на Окрестина со своей беременной супругой. Далее – рассказ с его слов без редакторских правок.

«Я попал в ЦИП на Окрестина 11 августа. Вон, видите дворик – там нас и били. Это называлась «прожарка». На Окрестина я был трое суток и еще сутки – на ИВС в Слуцке, куда меня этапировали. Я не участвовал в акциях протеста – просто возвращался домой. Между станциями метро Пушкинская и Спортивная меня взяли. Ну, как взяли? Я подошел к какому-то человеку и спросил, как мне избежать всей этой заварухи и нормально доехать домой на Каменную Горку? Он сказал, что покажет. Мы зашли за угол – там был припаркован автозак. Видимо, меня задержали из-за белого браслета – для них это как «красная тряпка». А еще у меня на заставке телефона был герб «Погоня». Так меня и записали в революционеры. Это было приблизительно в 22.00. Когда был суд и выносили приговор, сказали, что в 2.00 я был где-то на баррикадах в районе Каменной горки и кричал всякие лозунги, хотя это не правда.

Меня особо не били, но я видел, как избивали других. Людей без сознания закидывали в обычные машины и куда-то увозили. Был человек, которому раздробили ключицу, а у него была блокада – проблемы с сердцем. Это было 13 августа. Он упал без сознания, вызвали скорую. Когда медики приехали и стали спрашивать, что вы делаете с людьми, один омоновец сказал: «Хочешь узнать, что мы здесь делаем, мы и тебя сейчас заберем – узнаешь».

Еще людей помечали краской: кого бить жестоко, а кого – не очень. Отдельно отмечали журналистов – у них была своя «прожарка». С нами был какой-то блогер – ему досталось больше всех. Но я не видел его лица – голову нельзя было поднимать. На коленях нас продержали 1,5 суток. Если пошевелишься – опять били. Еще сильно досталось ребятам, которых забрали в белых майках с красными крестами – они на улицах помогали раненым и пострадавшим. И если у них в сумке находили медикаменты, им выбивали эти красные кресты дубинками прямо на спинах. «Что, любитель крестов? Сейчас мы тебе сделаем крест». Особо лютовал какой-то картавый омоновец – его многие запомнили и говорили о нем даже в ИВС Слуцка. Если услышу его голос – сразу опознаю. Ну, и все вспоминали какую-то Карину из Фрунзенского РУВД.

В итоге мне дали 15 суток, хотя я нигде не расписывался. В суде меня спросили, признаю ли я вину. Конечно, нет! В итоге нашлись свидетели: капитан милиции и сотрудник ОМОНа. Когда я стал говорить, что это заинтересованная сторона, мне ответили: «Ты что здесь, самый умный?». И вынесли приговор. Потом нас положили лицом в пол – так пролежали до вечера. Вечером меня и еще примерно 120 человек погрузили в автозаки и этапировали в Слуцк. Говорят, многих развозили по ИВС других городов, чтобы не портить статистику по Минску. 

Многие в камере оказались случайно. Например, со мной был человек, который просто возвращался с дачи. Он вышел с маршрутки, и ему заломали руки. Еще были отец и сын – кавказцы – они припарковались возле своего подъезда и их тоже забрали. Был и машинист, который сдал смену, вышел из поезда и двинулся в сторону метро. Приняли прямо у метро. Забирали всех в случайном порядке – в основном мужчин. Хотя, говорят, в Слуцке затащили в автозак даже беременную женщину, но я лично этого не видел». 

«В меня стреляли, но промахнулись»

Парень, который сидел рядом и молчал вдруг заговорил: «А я просто покупал сигареты в магазине «Океан» примерно в 19.00. Меня забрали на 72 часа». Женщина, которая стояла сначала поодаль с отстраненным взглядом, тоже поделилась: «Муж просто пошел за хлебом и его приняли прямо в торговом центре». Возле нас понемногу стали собираться люди, в том числе подошел священник католический церкви.

Ксендз Александр посетовал, что ни одного священника не пускают на Окрестина, хотя в цивилизованных странах – это нерушимое право: «В четверг, когда нас не пустили, мы передавали прокладки врачам скорой помощи. Просто засовывали им в карманы. До чего дошло! Я ксендз и давал обет безбрачия. И я вынужден был передавать прокладки – на тот момент это было самое необходимое. Ничего плохого в этом нет, но это такая дикость! Мы не можем даже под Окрестина провести молебен, потому что это может быть расценено как некая акция, митинг или провокация. Мы можем только разговаривать с людьми в частном порядке. Архиепископ Кондрусевич – он в курсе всего этого. И он будет обращаться к власти, чтобы мы получили право туда войти», – сказал он.

Во время нашего разговора к воротам Окрестина подъехали три машины от «Красного Креста» с гуманитаркой. Их пустили внутрь. «Их пускают – у них есть договоренности. В пятницу мы хотели передать волонтерам помощь для задержанных, но ее не взяли. Сказали, что если увидят, могут не пустить внутрь», – вздыхает ксендз.

На поляне, среди прочих, встречаем и небезызвестного скандального художника Алексея Кузьмича. Он тоже пришел за вещами. Помните его перфомансы? Он вертел на причинном месте Министерство культуры, показывал свою гражданскую позицию на избирательном участке 9 августа, а вечером того же дня вышел на проспект перед ОМОНом в образе Христа. Так вот, в тот же день к нему домой пришли люди в форме, вскрыли тамбур и пытались топором проломить входную дверь. Алексей сразу позвонил адвокату Сергею Зикрацкому и журналистам. И вот, что было дальше. Далее – рассказ без редакторской правки с его слов.

«Еще на избирательном участке меня пытались «принять», но мне удалось уйти. Вечером я продолжил свой перфоманс и вышел на проспект. Репортер «Новой газеты» потом сказал, что видел, как в меня стреляли, но промахнулись. Домой я пришел под утро, и через 5 минут ко мне стали ломиться. Заклеили глазок жвачкой, называли себя моими друзьями и несли разный бред. Жвачка в какой-то момент отклеилась, и я увидел, как топором крушили дверь. Потом приехал адвокат и посмотрел документы этих людей. Ими оказались сотрудники Центрального РУВД. Они были втроем. Главный у них был какой-то майор – фамилии не помню. 

Мы поехали на беседу. По дороге меня расспрашивали про акции, сказали, что знают и следят за моим творчеством. Но ребята были дружелюбными до поры до времени. В РУВД с меня взяли пояснения и сказали, что «закрывают». Адвокат оставался со мной вплоть до составления протокола, хотя его пробовали убрать – хватали за плечи и пытались выпроводить. Потом меня кинули в так называемый «стакан» в РУВД, и я понял, что лишился всех прав – из человека я превратился в некий объект, с которым могут делать все, что угодно. 

В камере на 9 квадратных метров было 30 человек – мы стояли, как селедки в бочке. Кого-то водили на допросы и били, кто-то возвращался даже голым в камеру. Опера на 4 этаже, говорят, лютовали, выбивая показания, заставляли подписать протоколы. Меня держали там двое суток, хотя многих за это время этапировали. На вторые сутки приехал ОМОН, нас вывели во дворик и отп*здили. Потом меня закинули в автозак и отвезли на Окрестина, где еще раз отп*здили и определили в прогулочную камеру – загон с клеткой над головой и бетонными стенами. Там было человек сто. Примерно через два часа меня забрали медики – просто повезло. Я стоял у самого входа, и меня заметил какой-то молодой врач. Спросил, на что я жалуюсь. У меня сильно болела спина – я не мог стоять. В итоге меня отвели в машину скорой помощи, хотя сотрудники ИВС Окрестина сильно этому сопротивлялись. Они знали, кто я такой, жутко ненавидели и говорили, что со мной только начали разъяснительную беседу. Было ощущение, что я либо не выйду из ИВС, либо выйду инвалидом. Спасибо врачам, которые меня вытащили! Позже этот врач сказал мне, что сознательно меня спас, иначе били бы меня очень жестко».

Потом мы узнаем, что все вещи Алексей забрал в целости и сохранности. Суд у него 19 августа. Сейчас у него ушибы, гематомы, все еще болит спина. Тем не менее, художник отказался от медосвидетельствования.

Пытаясь осмыслить истории людей, беззаконие и зверства, которые происходят на Окрестина, двигаемся в сторону шатров адвокатов и медиков. Через несколько метров к нам подходит какая-то женщина – то ли поползли слухи, что приехали журналисты-тихари, то ли она просто увидела мое состояние. Ольга оказалась психологом – она помогает тем, кто выходит из ИВС, и их родственникам. Вот что она нам рассказала – далее рассказ без редакторской правки с ее слов.

«Почти все рассказывают об унижениях и избиениях на Окрестина. Много людей с ПТСР. У этого расстройства разная симптоматика: тревожность, возбудимость, либо наоборот – многие замыкаются, боятся новых людей и мест, становятся подозрительными. Почти все, кто побывал за этими стенами, пришли сегодня забирать вещи с родственниками. Большинству просто страшно выходить на улицу. Некоторые вообще не пришли, чтобы не погружаться в эти эмоции и воспоминания. ПТСР – это травма с долгоиграющими последствиями. Хорошо, если люди начинают выговариваться и проживать эмоции, но много и других случаев. Например, сегодня приходила бабуля, сын которой побывал здесь. Он отказался идти к ИВС – по ночам его мучают кошмары. Те, кто выходили – почти все избитые, со сломанными конечностями, позвоночником. Говорят, били так, что ломались дубины. Лично слышала историю от одного из тех, кто уже вышел, что его сокамернику выбили глаз – он просто вытек. Не рассчитали удар. Причем многих избивать начинали еще в РУВД. Уже на Окрестина людей подолгу оставляли стоять во дворике босыми на коленях головой в пол. Порой – всю ночь. Некоторых специально обливали холодной водой».

«Исполнителей с Окрестина тоже сломала система»

Подходим к шатру адвокатов – они соглашаются говорить только анонимно и несколько раз переспрашивают, не попадет ли запись в сеть. Они тоже понимают, что лагерь стихийный и в любой момент их могут «попросить». «Нас здесь периодически гоняют – все держится на честном слове за счет привлечения внимания общественности. Другого варианта нет, чтобы организовать эту помощь. Нас даже сегодня перемещали – раньше лагерь был ближе к Окрестина. Завтра тоже могут переселить – вот такое отношение», – говорит один из специалистов. 

Адвокаты здесь постоянно меняются, но всегда можно получить юридическую помощь. Например, написать заявление на возврат вещей, либо оформить жалобу, если эти вещи не находятся. Заполнить бланк, если пропало транспортное средство, проконсультироваться по обжалованию уже вступивших в силу постановлений суда.

«Если у человека есть судебное постановление о привлечении к административной ответственности и оно до сих пор не обжаловано вышестоящим судом, этого человека могли и не выпускать. Поэтому всех, кто оказался на свободе, грубо говоря, условно досрочно, в течение года еще могут привлечь для отбывания наказания. Значит нужно обжаловать такие постановления! «Выпустили» – не значит «признали невиновность». Признали лишь тот факт, что людей просто уже негде содержать. 

Поэтому мы всем говорим – обжалуйте. Большинство из задержанных не видели и не читали никаких постановлений, им ничего не разъясняли, суды происходили очень быстро. Многие вообще ничего не помнят, не говоря уже о фамилии судей, которые выносили решения. Здесь мы объясняем порядок, время, куда идти и обращаться. Осуществляем прием координат, если нужна дополнительная помощь адвокатов. Практически все адвокаты сегодня готовы бесплатно консультировать пострадавших на мирных акциях протеста», – говорит Виктория (имя изменено – KYKY).

На вопрос, «пакуют» ли повторно тех, кто пришел за вещами, она подтверждает, что такие случаи были, но там был конфликт с силовиками. Сейчас такого уже нет – никого повторно не забирают. 

Идем по направлению к медикам и встречаем несколько ребят с табличками «водитель». Говорят, что приехали развозить тех, кого сегодня выпустят, – но на тот момент таких людей еще не было. 

Проходим мимо точки, где можно заряжать телефоны, нам предлагают какие-то булочки и воду. И наконец мы добираемся до медиков. При виде камеры они начинают изрядно нервничать. Просят предъявить удостоверение, «чтобы точно не БелТА». Разговаривать согласился лишь один человек на условиях полной анонимности. И то – коротко и по делу.

– Вы можете снимать – это не официальный запрет, а скорее просьба. В воскресенье, когда здесь появились камеры, вы не представляете, какие стоны оттуда стали доноситься (показывает в сторону ИВС – KYKY). Мы, в первую очередь, думаем о состоянии людей, которые сейчас там. И в какой-то мере о своей безопасности тоже. Конечно, мы фиксируем все случаи и травмы. Надеюсь, это пригодится в будущем. На данный момент мы видим, что процессуальные действия никуда не ведут. Но информация рано или поздно начнет выходить за эти пределы и станет доступной широкому кругу людей, – сказал один из врачей. В это время к шатру медиков подходит старушка, которая, вероятно, пришла как чей-то родственник. Она попросила измерить давление – нервы. 

Мы попрощались с врачами, с некоторыми – даже обнялись. К машине с фотографом шли молча – каждый о своем. И только в машине, уже ближе к Немиге Егор скажет: «Понимаешь, так работает вся система. Ее невозможно изменить – только сломать, иначе она сломает тебя. Исполнителей с Окрестина тоже когда-то сломала система – эти люди глубоко больны душой». Егор прав, но до сих пор в голове не укладывается, как все это стало возможно в 21 веке в центре Европы?

Применялись ли такие же зверства в отношении тех, кто попадал сюда раньше? Возможно, просто не было такой широкой огласки и общественного резонанса?

Почему на этом не заостряли внимания, о чем думали, что было важнее? Происходящее сегодня на Окрестина – это система, а не инициатива отдельных единиц. Все выверено и скоординировано, в том числе с судебниками. 

Закон в Беларуси больше не работает. Происходящее сейчас – преступление против человечности и эхо ГУЛАГа. Но есть и плюсы – общая беда сплотила нацию и еще больше пробудила гражданское общество. Дух захватывает от масштабов взаимовыручки и солидарности. Беларусы, мы крутые: посмотрите, что нам удалось сделать за последнее время. И «муры» Окрестина рано или поздно тоже рухнут.