Если вы хотите, чтобы команда KYKY продолжала писать и освещать важные темы – подпишитесь на наш Patreon за мерч и другие бенефиты. Или сделайте быстрый донат прямо на нашем сайте (окно для донатов – прямо под этим материалом).

«Женщины выкладывали грудничков на магазинные полки»

24 февраля меня разбудил муж и сообщил, что началась война. Это был шок, потому что мои родители живут в Украине. Ситуация резко ухудшалась, поэтому я настояла на переезде родственников, хотя они упирались до последнего. Моей бабушке уже за 80 – она родилась в 1936 году во Владивостоке, но у нее украинский паспорт и большую часть жизни она прожила в СССР. Часть моей семьи по-прежнему живет в России, часть – в Украине. И для бабушки эта война стала не просто шоком, а трагедией. Она постоянно твердила, что так не может быть, что это все неправда. Поэтому нам ее пришлось вывозить хитростью и говорить, что дети (мой 17-летний брат и 18-летняя дочь моей двоюродной сестры) без нее не доедут.

Так мои родственники в составе трех человек вместе с котом выехали из Киева 25 февраля на погранпереход Medyka, а мы выехали встречать их с польской стороны. Планировалось, что мой отчим довезет их до украинско-польской границы и вернется обратно, но план провалился. На погранпереходах разверзлась самая настоящая гуманитарная катастрофа. Не было никакой координации – службы (полиция, пожарные, скорая) не выполняли своих функций, потому что находились в полной растерянности. И все, что они делали – блокировали проезд.

Кроме того, дорога на погранпереходе Medyka была в плачевном состоянии, видимо, ее хотели когда-то расширить, но так и не закончили ремонт – это осложняло движение. Полицейских, как оказалось, привезли из разных городов Польши, чтобы регулировать движение. Но поскольку ребята были не местные, то вообще не понимали, что они должны делать, зачем их сюда привезли. Фактически полиция, которая должна была регулировать движение, создавала пробку.

В итоге я не выдержала и пошла разбираться, но полицейские сказали: «Мы регулируем движение, чтобы никто не превышал скорость». Серьезно? Люди просто не двигались с места часами. А те, кому удалось пересечь границу, как правило, не знали польского языка, не могли получить помощь. Полиция еще и штрафы умудрялась выписывать тем, кто нарушал движение. Дело в том, что из-за узкой и развороченной дороги на погранпереходе организовали попеременное движение – люди не могли сразу сориентироваться. Еще полиция проверяла «подозрительных личностей», хотя там все были подозрительные – люди несколько дней были в дороге без сна. И все выглядели, мягко говоря, подозрительно.

На границе было много журналистов и людей, который ждали своих близких, но очередь не двигалась. Мы простояли на этом пункте пропуска четыре часа, и за это время проехало всего две машины. Оказалось, на погранпереходе рожала какая-то женщина, и пограничники быди заняты этим: они ждали скорую. Но когда приехала скорая, ситуация не изменилась. В ночь на 26 февраля все службы были парализованы.

Недалеко от этого погранперехода расположен супермаркет Бедронка, где было огромное количество людей. В основном женщины с грудными детьми. Грудничков выкладывали прямо на продуктовые полки, чтобы покормить. Это так страшно, когда видишь шеренгу из этих грудничков и матерей с перепуганными глазами рядом с ними на коленях — вызывает просто шок и ужас.

Почему магазин? Потому что на погранпереходе не работали даже туалеты – их закрыли в 18.00 по расписанию. Это уже позже появились волонтеры, которые стали как-то выруливать: убеждали людей поесть, попить выводы, раздавали пледы. Потому что многие, кто переходил границу пешком, были очень легко одеты и в состоянии шока даже не замечали этого. Я запомнила женщину с ребенком на руках, которая была одета в одну тонкую кофточку. Она несколько километров переходила границу пешком, хотя на улице было минус четыре градуса. Я видела людей, которые просто сидели и раскачивались. На вопрос, куда им нужно, они повторяли: «Не знаю, я ничего не знаю, не знаю». Это было еще до того, как на границе стали появляться автобусы, которые развозили людей по городам.

Волонтеры в частном порядке тоже предлагали помощь по перевозке, но люди отказывались, потому что боялись. Наверное, думали, что их могут обмануть, ограбить. Как правило, они не говорили на польском, соответственно, не могли попросить помощи, не знали, к кому обратиться. Пограничники тоже не понимали ни украинского, ни русского, да и не знали, куда им направлять всех этих людей.

«Беларуские» беженцы

Наши родственники стояли в 30 километрах от границы с украинской стороны и за пять часов не сдвинулись даже на километр. На тот момент уже было ясно, что из Украины перестали выпускать мужчин. Нужно было предъявить документы, которые подтверждали, что ты негоден к службе. Но каждая такая бумажка требовала проверки и увеличивала время ожидания в очереди.

Кроме того, с украинской стороны появилось много молодых мужчин без документов не славянской внешности, которые не понимали ни украинского, ни русского языков и пытались прорваться через границу. Скорее всего, это были те самые беженцы, которые находились вдоль польско-беларуской границы, а сейчас решили попасть в ЕС с территории Украины, воспользовавшись ситуацией. И эти люди распихивали локтями других, блокировали границу и не давали пройти тем, кто нуждался в помощи: пожилым, детям. Дело в том, что Medyka – это, в первую очередь, пеший погранпереход. То есть до 25 километра можно доехать на машине, а потом начинается пешая очередь. Женщины, дети и старики стояли на морозе в ожидании, а эти товарищи лезли напролом. В итоге мы вместе с родственниками приняли решение развернуться и попытать счастья на погранпереходе Кросценко, где навигация показывала меньший затор. В очереди на Medyka можно было стоять бесконечно.

Когда мы уезжали с Medyka с польской стороны, решили кого-то подвезти. Я подошла к одной из женщин и предложила помощь, но она стала панически отказываться. И чем больше я ее убеждала, тем больше она боялась. Возможно, ее уже кто-то пытался обмануть, потому что это странная реакция человека, который полтора дня простоял на морозе. Людям казалось безопаснее ехать на автобусах, как селедочки, чем воспользоваться помощью волонтеров. В итоге мы так с собой никого и не взяли. К слову, в сети потом стала появляться информация, что на польско-украинской границе активизировались сутенеры, которые пытались вербовать украинок.  

Утром 27 февраля мы приехали на погранпереход Кросценко. Спать было невозможно – состояние было нервное. Я постоянно была на телефоне с Киевом, со Львовом. Это как раз была та страшная ночь, когда Зеленский сказал, что в эти дни будет решаться судьба Киева. А в Киеве остался мой отец, двоюродная сестра, но у них уже не было возможности эвакуироваться, поэтому я за них очень переживала. Они до сих пор в Киеве и прячутся от обстрелов в метро – мне об этом сложно говорить.

Погранпереход Кросценко, куда мы приехали, находится в горах – там узкие извилистые дороги, но ситуация была лучше. Там уже работали волонтеры, причем работали слаженно: кормили, поили, выдавали вещи, информировали. Поликлиники в местном населенном пункте бесплатно принимали беженцев и выписывали медикаменты – процесс был очень ускорен. Поэтому такого коллапса, как на Medyka, не было – все были при деле. Очередь двигалась намного быстрее – украинская сторона справлялась лучше.

Кросценко – это маленький туристический городок, где много отелей. И эти отели стали принимать беженцев: люди там оставались на ночь и ехали дальше. Поэтому свободных мест не было, но нам нужно было поспать. В итоге местные устроили нас на ночлег к какому-то поляку. По иронии судьбы этот поляк оказался пограничником на пенсии и хорошо знал о сложившейся обстановке.

На третий день закончились вода и еда

28 февраля мои родственники выдвинулись из Львова на погранпереход Кросценко – это три часа максимум в пути по навигации. В итоге они встали в очередь в 20 километрах от границы – продвижение шло очень медленно: по 3-4 километра в день. Бывало, очередь засыпала. Во многих машинах был всего один водитель, который не спал уже несколько дней. И если кто-то засыпал и не двигался, люди даже не сигналили, а тоже старались поспать, а потом двигались дальше.  

В итоге на этом переходе мои родные провели четверо суток. На третий день у них закончилась еда и вода, но на помощь пришли местные из приграничных сел и стали кормить людей, которые застряли на погранпереходах. Мне позвонила радостная бабушка и сказала: «Лена, нам дали суп. Когда ты несколько дней не ел горячего – это лучшее, что с тобой может произойти». В этот момент мне захотелось плакать. Все это время – четверо суток – мы каждый день с польской стороны ждали родных на границе, а ночевать возвращались опять к тому польскому пограничнику. Этот человек не взял с нас ни копейки и сказал, что мы можем оставаться сколько потребуется. И его отношение к происходящему сильно менялось. В первый день, когда мы только к нему приехали, он говорил, что Киев падет, и следом русские придут в Польшу – он был крайне подавлен. А когда мы уже уезжали на четвертый день, он сказал, что поверил в победу Украины и, чуть что, готов идти воевать против Путина.

На границе было много украинских мужчин, которые ехали на фургонах с гуманитаркой в Украину. Мы разговорились с одним из них. Этот человек давно жил в Польше, у него был свой бизнес, устроенная жизнь, но он решил поехать в Украину. Я спросила, понимает ли он, что его обратно на выпустят, и он мне ответил: «Да, я знаю». Единственное, что я могла сделать – это поблагодарить его и обнять. 

И таких людей было много. В какой-то момент даже возникла очередь на въезд в Украину. И это были украинцы, а не поляки. То есть люди сознательно поехали на войну, хотя у них была устроенная жизнь в Польше. Знаю, что многие поляки тоже хотели помочь, но у большинства из них есть ID-карты и нет загранпаспортов. С ID-картой можно путешествовать по ЕС, поэтому полякам паспорт просто не нужен, но, как оказалось, он нужен для въезда в Украину. Чтобы сделать паспорт, требуется около месяца. Поэтому поляки не могут возить гуманитарку – у них нет документов.

Все эти четыре дня на Кросценко, пока я ждала близких, помогала волонтерам. К тому моменту очередь двигалась живее во многом благодаря частным инициативам. Люди приходили на границу и помогали как могли – не было какого-то системного оказания помощи. Потом приехала полиция и стала разгонять волонтеров. Оказалось, местные власти приехали снимать ролик, как они круто здесь все сами организовали. Но поляки молодцы в том смысле, что быстро приняли законы, которые позволяют находиться и работать беженцам из Украины на территории Польши до 18 месяцев без каких-либо документов. Кроме того, людям разрешили провозить домашних животных и избавили от прохождения карантина.

В итоге 2 марта – на четвертый день (или на шестой с нашего отъезда из Варшавы) – мои родственники пересекли границу пешком. У них с собой были документы, вещи первой необходимости и переноска с котом. Когда я сказала бабушке, что нам еще 6 часов ехать до Варшавы, она посмотрела на меня и спросила: «Всего шесть часов?». И засмеялась.

Они думают, что вот-вот вернутся

Моя мама сейчас во Львове плетет сетки для танков, хотя до этого никогда в жизни ничем подобным не занималась. Моя старшая сестра живет в Одессе и решила не уезжать. Она с 2014 года, как и сейчас, всячески помогает украинской армии.

Бабушка до сих пор отказывается верить в то, что «Россиюшка-матушка» на нас напала, хотя видела все своими глазами. Мы ее сейчас временно отправили в Германию к родственникам. Бабушка мне звонит и говорит: «Лен, ты не волнуйся, мы через несколько дней вернемся обратно домой». Она отказывается верить в войну, и что всё это может быть надолго. Мне не хочется ее разубеждать и пугать, потому что в Киеве у нее остался сын и внучка. И всем сердцем она старается их опекать даже отсюда.

Дочь моей двоюродной сестры тоже думает, что вернется. Ей всего 18 лет, и она учится в одном из украинских университетов «на удаленке». Благо, это можно делать из Польши. Брату сейчас 17 лет, и в этом году он должен был заканчивать школу. Он тоже учится «на удаленке» – у него программа с записанными занятиями и есть курирующий учитель. Когда я спросила, как он держит связь с учителем, брат ответил: «Ну, когда идет обстрел, учитель просто не берет трубку». В конце года должны быть экзамены, но пока не понятно, как они будут проходить, как будут выдавать документы об окончании школы. И в какой университет поступать, тоже теперь непонятно, потому что брат совсем не знает польского – он не готовился к поступлению в польский вуз. Но из всех троих он единственный, наверное, понимает, что война не закончится быстро. И что мы сейчас все оказались в новой реальности, в которой следует научиться жить. Поэтому сейчас главное для меня – постараться адаптировать их к этой новой реальности, новой жизни.

Когда я работала с беларусами в 2020-м, у многих была похожая история, в том плане, что люди отказывались верить в происходящее и думали, что скоро вернутся домой. Поэтому многие не хотели адаптироваться, учить язык, но, как показала реальность, все может пойти не так, как хотелось бы. Поэтому чем раньше ты начнешь интеграцию, тем больше шансов на социализацию, а это очень важно.

И беларусы сегодня в плане волонтерства – большие молодцы. Они с 2020-го не расслабляются, поэтому в пик кризиса беларуские хабы быстро сориентировались и самая проверенная информация, алгоритмы действий были именно у них. Организации, которые с 2020-го занимаются беларускими беженцами, быстро переориентировались на прием украинских граждан. Это быстрое включение в работу – огромная помощь в ситуации, когда все были в растерянности, не знали, что делать дальше. Кроме того, многие беларусы сегодня едут воевать на стороне Украины в составе иностранных легионов. И это вызывает восхищение и благодарность – об этом важно говорить публично, чтобы укрепить дружественные отношения между нашими народами.

В 2020-м многие украинцы поддерживали беларусов: выходили на митинги, волонтерили, я лично полтора года старалась покупать услуги в Польше только у беларусов, чтобы дать им возможность заработать. Между нашими народами всегда была и есть солидарность – об этом нужно говорить, чтобы снизить градус хейта. Важно доносить, что беларусы против войны, что беларусы – не равно Лукашенко. В Западной Украине люди часто вообще не в курсе беларуского вопроса, потому что в 2020-м беларусы в основном ехали в Киев, Одессу – там больше про это понимают. Нужно объяснять ситуацию, ведь не все украинцы интересовались политикой, как и не все беларусы знали о том, что происходило в Украине в 2014-м. И любые факты дискриминации нужно пресекать жестко.

Это ведь только сейчас на фоне войны стала проявляться небывалая любовь поляков к украинцам, до этого все было иначе. За украинский флаг на улице можно было и по лицу получить. Эта неприязнь произрастала из политики «Польша – для поляков», когда пропаганда стала культивировать тему Волынской резни. Это запутанная история, но многие поляки до сих пор убеждены, что украинцы в 1943 году резали поляков в Волыни, поэтому украинцы – плохие. Это как и история с победой в Великой отечественной в России, Беларуси, что «наши деды воевали – можем повторить». Все эти истории нужны для создания коллективного врага и националистических настроений. Все это нужно, чтобы разделить, что мы – хорошие, а вот они – плохие. К беларусам в этом плане отношение всегда было лучше, а сейчас плохими стали и беларусы.

Пропаганда работает всегда незаметно, если ты об этом не задумываешься. Но так или иначе она влияет на твое мышление. До всех этих событий я старалась скрывать свою национальность в Польше, чтобы не сталкиваться с предвзятым отношением. Хотя мой муж – поляк, и у него нет никаких предрассудков на этот счет. Но у многих молодых людей, которые не понимают, что такое пропаганда, патриотизм часто заключается в странном национализме.

В 2016 году я познакомилась с молодым человеком, у нас намечались отношения, но как-то он сказал: «Знаешь, этих украинцев нужно расстреливать на границе. Они забирают работу у поляков, а их женщины – уборщицы и проститутки». Этот человек не знал, что я украинка, потому что я говорю на польском без акцента. И когда я сказала, что вообще-то я из Украины, ему стало  стыдно и он извинился. Я три года работала на польском радио, и меня даже просили сказать в эфире, что нет, украинцы не будут забирать у поляков работу. Хотя если человек, который приезжает в чужую страну может забрать у тебя работу, возможно, стоит задуматься? Возможно, стоит подучиться? Хотя часто мигранты работают на таких тяжелых работах, на которые поляки бы никогда не согласились.

Сейчас в интернете много сообщений: как можно помочь украинцам? Помимо гуманитарной помощи, самое важное, что вы можете сделать – изменить отношение. Если вы можете не писать пост, что украинцы – звери, они крадут, что они грязные и какие-то не такие, то не делайте этого. Потому что это неправда. Украинцы – прекрасные люди. Сейчас из-за войны бежало более миллиона человек. Да, среди них, возможно, есть и плохие люди, с которыми не хочется иметь ничего общего. Но большинство из них – это прекрасные люди, которые не заслуживают предвзятого отношения. Это такие же люди, как и мы с вами.

Что касается дискриминации беларусов поляками, то нужно отстаивать свои права. Например, если вам отказываются открывать счет в банке, напишите письмо на имя директора банка. Спросите, как банк отличает беларуса, который бежал от режима Лукашенко с оккупированной территории от беларуса, который поддерживает войну? Думаю, извинения придут очень быстро. Ведь если не говорить о таких фактах публично, эти явления будут только нарастать. Этого категорически нельзя допустить. Поэтому беларусы, заканчивайте уже со своим «можа, так и трэба». Если вы сталкиваетесь с дискриминацией – не терпите.

Я уверена, что победа будет за Украиной, а вслед за ней свободной станет и Беларусь. И вам, наконец, удастся выкинуть своего безумного деда и построить ту новую Беларусь, о которой вы все так мечтаете с 2020 года. А беларусы с украинцами всегда договорятся – мы прекрасно друг друга понимаем. Главное сегодня – доносить публично, что наши народы не враги друг другу.