Улица Берсона - одна из самых старых в Минске. Я провел на ней первые пять лет своей жизни. В то время там была каменная мостовая, которая спускалась вниз от костела и выходила на улицу Мясникова. Сейчас от деревянных домов, которые на ней стояли, ничего не осталось. От жизни на Берсона у меня сохранилось ощущение дачи, загородного дома. Невероятно представить, что можно было пройти сто метров вверх и оказаться на площади Ленина. Наверное, по тем временам семья у нас была довольно зажиточная - скажем, не у всех в начале 60-х был телефон и телевизор. В детских воспоминаниях наш дом представляется мне невероятно большим. Там можно было плутать, искать закоулки и прятаться в них. Так однажды я напоролся на ведро живых раков. Плутал по дому, забрел на кухню и увидел, как странные существа выползают из ведра, падают на пол и ползут на меня.

А потом мы переехали. Родители развелись, и мать получила отдельную квартиру на Старовиленском тракте. Там я прожил совсем недолго. Мама решила отдать меня на воспитание бабушке, чтобы я учился в хорошей школе в центре города. Это был 65-67 год. Бабушка была крупным государственным деятелем, а дед (правда, неродной дед, родной погиб во время войны) был заместителем заведующего отдела ЦК Компартии Беларуси по сельскому хозяйству. Поэтому я переехал в самое маленькое, но самое важное здание в городе - дом для партийных работников на Красноармейской 13. Здесь жили первый секретарь Машеров, второй секретарь Сурганов и другие руководители республики. Я попал в еще лучшую жизнь в смысле быта. Мы жили в четырехкомнатной квартире под номером 12, такое количество комнат для одной семьи по тем временам считалось много.

Петр Машеров

Наш двор был роскошным. Не двор, а маленький парк в самом центре города. Там росли большие роскошные ивы, создавая шатер, внутри которого можно было жить, как в доме. Двор образовывали три аллеи – центральная, правая и левая. И повсюду был ухоженный зеленый газон, стремящийся к английской лужайке. Траву пропалывали специальные люди, которые жили в том же доме. В году 67-69 это было немыслимой вещью для полуразрушенного Минска. На месте той же Немиги были руины, оставшиеся от войны, а за Немигой лежало поле, и только чуть позже там начал строиться Дворец спорта и комплексы первых домов. В 69-м году Минск даже не напоминал тот город, который сформировался к концу 70-х: как сейчас говорят, белый, чистый и красивый. Везде были какие-то пятна войны.

Конец 60-х для меня был забавным временем. Я выбегал играть с мячиком, а вокруг стояла тишина. Во дворе не было никого, только две будки с вооруженными милиционерами стояли по бокам здания. Незнакомых людей во двор не пускали, надо было спускаться вниз и проводить гостей к себе, даже если эти гости были детьми. Поэтому я первое время играл один. Лазил в ивах, обрывал ягоды боярышника, который рос по краям забора, и пинал мячик. Меня все осуждали:

• Почему это Катин Петя вытаптывает газон?

Если бы не заступничество Петра Мироновича Машерова лично, то не играть бы мне на этом газоне. Машеров был высоким стройным мужчиной с худощавым лицом, никак не напоминающим типичные партийные физиономии. Он всегда ходил с охраной. Однажды, проходя мимо, он подозвал меня и спросил, глядя сверху вниз:

• В футбол гоняешь?
• Да, - говорю.
• Конфеты любишь?
• Да, люблю, - говорю.

И он достал из кармана две плитки гематогена, по тем временам страшный деликатес. Позже эти конфеты начали продаваться в аптеках, но в конце 60-х они были немыслимой роскошью. Он мне вручил эти две плитки, погладил по головке, как все партийные вожди, и сказал:

• Ну, играй, играй.

И ни одна собака больше рта не раскрыла, чтобы сделать мне во дворе замечание.

Примечание редактора

Это первая глава книги Петра Марцева. Мы ее начали с ним несколько лет назад, последняя глава заканчивается ноябрем 2006 года. Петр говорил, что ему надо бросить все свои работы, сесть и переписать. Он умер сегодня, ему было всего 52. Самый смелый, добрый и сильный человек в белорусской журналистике. Любовь и память.

Саша Романова