Я заходил в древние храмы и заглядывал под полуприкрытые веки Будды, не находя ответа. Я пил рисовую водку с людьми, мудрыми, как змии, благородными, как орлы, и чистосердечными, как дети, закусывая немыслимыми в нашей простой кухне блюдами, каждое из которых было произведением искусства. Я сновал одинокой икринкой в нескончаемом людском потоке. Я был вроде бы на той же планете, но, кажется, не совсем на ней, и сегодня, вспоминая об этом, не очень-то верю в реальность. Увы, теперь уже убеждённо, не верю в наше обобщённое и далёкое бледнолицее будущее. После того, как видел спокойных улыбчивых жёлтых людей, у которых оно буднично наступает каждое утро, всходя вместе с таким же спокойным китайским солнцем.
Стремительный китайский трафик
Китай — страна стремительного движения к будущему. Я понял это, когда таксист, который вёз нас из аэропорта, огибая пробку, выехал на встречную полосу и так и шуровал по ней, традиционно и громогласно бибикая. Узревший его гаишник попросту вернул супостата на правую полосу, показав, куда ему стать. Замечания даже не сделал! Надо вообще отдать должное скромности китайских полицейских. В «тоталитарном» государстве они ходят чаще всего по одному, вежливые, неприхотливые и домашние, как дяди стёпы. Вооружённых до зубов патрулей, чтобы морды кирпичами и глаза зыркают – я здесь не видел. Максимум – три человека мирного приветливого вида. Зато часто китайские полицейские щеголяют в белых фуражках и белых перчатках. Иностранцу могут весело козырнуть с традиционным «Hello» (многие автохтоны здесь любят так приветствовать на улице забавных бледнолицых).
Тяжелее всего, конечно, этим самым гаишникам. Потому что правил дорожного движения не соблюдает никто. Зачем-то работает всеми игнорируемый светофор, снуют безо всякой системы туда-сюда потоки транспортных средств и человеческих единиц, а на зебре, среди всего этого, свистя что есть силы, стоит полицейский, распределяя по сложившимся потокам отбившихся и наиболее наглых и бестолковых. Такая работа является весьма творческой и требует недюжинных талантов к импровизации.
Постовой — дирижёр, не столько управляющий оркестром, сколько следящий за тем, чтобы оркестр функционировал без сбоев по законам, компромиссно с этим дирижёром установленным. Постовой на переходе ведёт себя совсем как партия и правительство в масштабах огромной страны на переходе в будущее. Огромная страна, с огромной историей, всегда находится на переходе. Это закон.
В нерешительности топтался я в вечер первого дня у запруженной мотороллерами и машинами зебры. Регулировщик, узревший эту нерешительность, подошёл ко мне, взял под руку и, заливаясь свистом, провёл на другой конец улицы сквозь непрерывный, громыхающий и сигналящий, автомотохаос.
По-настоящему мотороллер любят за то, что на нём можно бибикать
Основной вид китайского транспорта — вовсе не автомобиль, не всегда пригодный из-за пробок. Мотороллер — вот самый распространённый и демократичный вид транспорта. Мотороллеров бесконечно много, на них ездят все — от школьниц до пенсионеров. У хипстеров и модниц мотороллеры гламурные, у работяг — простые и запылённые. Присутствуют велосипеды. Одинаковых красных велосипедов – целые автоматизированные стоянки: можно взять любой и два часа кататься бесплатно, а потом за небольшие деньги. На практике предприимчивые граждане катаются два часа, приезжают на стоянку и берут следующий бесплатный велосипед.
Однако ни один вид транспорта настолько не мил китайцу, как мотороллер. На крошечный скутер могут взгромоздиться семьёй из четырёх человек; поперёк седла перекидывают кошечек и грудных младенцев, о безопасности особенно не думают, как и о ПДД, ну и вроде получается как-то без инцидентов.
Мотороллерные аксессуары — разговор особый. Китайцы вообще одеваются очень тепло. В первый день, увидев в окошко людей на улице в свитерах и куртках, я тоже было оделся тепло. Температура, узнал я потом, была плюс тридцать! Я брёл по раскалённому асфальту, обливаясь потом, и наблюдал людей в пальто и шапках, у гламурных продавцов в магазине электроники виднелись из-под брюк элегантные тёмно-красные кальсоны. Позже, присматриваясь, я наблюдал эту пикантную деталь туалета и у других мужчин, в неменьшую-то жару.
«Просто наши люди более худенькие. Ваш человек большой и толстый, поэтому ему всегда жарко», — так объяснила этот феномен чудеснейшая госпожа Ч., гостеприимству которой я и был обязан своим визитом.
Поэтому, садясь на мотороллер, южный китаец укутывается как никогда. Существует целая индустрия, производящая для него ватные рукавицы, попоны, застёгивающиеся на спине пальто и маски для лица. Попоны чаще всего просто напяливаются на мотороллер, украшая его, как ковёр квартиру советского человека. Рукавицы тоже намертво пришиты к рулю. «Мой мотороллер — моя крепость», — мог бы сказать китайский человек, утеплённый со всей возможной надёжностью.
Впрочем, я подозреваю, по-настоящему мотороллер любят не за это. По-настоящему мотороллер любят за то, что на нём можно бибикать. Бибикают на мотороллере, как, впрочем, и на машине, упоённо и продолжительно, по нескольку раз, с поводом и без (чаще всего просто так), заставляя вздрагивать непривычного профана. Какой же русский не любит быстрой езды – какой же китаец не любит езды с бибиканьем. Бодрым бибиканьем знаменуется наступление нового дня, несколько утихает оно к двенадцати, времени полуденного сна, далее возобновляется с тем же неистовством, чтобы совсем утихнуть ночью. Ночь — не время для бибиканья, даже если нужно бибикнуть. Бибикать ночью — дурной тон.
Еще два слова про полуденный сон
Полуденный сон — также интереснейшая китайская традиция. Люди здесь встают рано, часов в шесть, обедают часов в одиннадцать, «кушать и спать» — есть непреложное правило жизни, способствующее правильной циркуляции энергии ци.
Засыпает абсолютное большинство, там, где застанет его время сна. Человек останавливает свой мотороллер, прекращает бибикать (бибикает за рулём мотороллера китаец перманентно), опускает подножку и валится прямо на руль. В двухместной машинке рядом синхронно опускают носы патрульные полицейские. Продавец сползает за прилавок. Сотрудники в отеле падают гроздьями на кресла. Что там, я видел девушку, которая во всеобщий тихий час спала, сидя на корточках, на аллейке между двумя пешеходными переходами, и даже сфотографировал её, понимая, что иначе никто бы этому не поверил.
Самым невероятным в этой стране, впрочем, является вовсе не то, что её граждане любят побибикать и поспать к двенадцати. Гораздо более поразительны темпы и масштаб развития страны.
В Китае можно наблюдать головокружительную реинкарнацию ленинского НЭПа. План и рынок, непримиримые, казалось бы, враги, плечом к плечу отстраивают Поднебесную. Помню длиннейшую автодорогу, проложенную прямо под озером, на выезде из одной из провинций. Проехать под озером быстрее, чем его объехать — и вот в сжатые сроки прокапывается грандиозный по нашим меркам тоннель, по нему несутся, бибикая по привычке, автомобили!
Китайцы – сила. Не знаю, доберутся ли они до Европы с Америкой, но свой регион точно подомнут, причём, безо всяких понтов, сугубой прагматики ради. Народ самостоятельный, опытный и древний, спокойно, упорно и методично жадный до жизни, да и к смерти имеющий особое отношение. Итальянцы, французы и даже немцы, замечаю, в последнее время пристрастились красить волосы, маскируя седину. Смотрится не айс – стареющие молодящиеся мужчины.
Той ироничной зловещести, которой обладают собравшиеся вместе влиятельные пожилые китайцы, прищуренные, улыбчивые, хищные, аккуратно выкрашенные в инкубаторное воронье крыло, измельчавшему человеку Запада уже не достичь.
«У нас всё будет казаться вам очень большим», — сказала мне госпожа Ч., встретив в аэропорту. Люди-то здесь росточком поменьше, подумал я, авось и не будет. Но уже несясь по широченной четырёхполосной дороге (и это движение только в одну сторону, господа!), вертя башкой и созерцая гигантские многоэтажки, я понял, что она права.
Общество потребления с коммунистическим скелетом
Многоэтажки эти ставятся щедро, никогда одна-единственная, но целый квадрат со стороной зданий в десять. Разнообразием никто особенно не озабочивается: весь квадрат состоит из абсолютно однотипных домов. Главное, чтобы жильё строилось быстро и с размахом. С размахом проводится и озеленение уже изрядно проблемной экологически страны. Спохватились, слава Будде, вовремя. На километры могут тянуться леса, буквально натыканные в землю, как зубочистки — взрослые уже деревья, каждое с подпорками, чтобы ствол стоял ровно.
Инфраструктура развита всемерно. Не думаю, что всё в этой стране так уж благополучно; но само по себе перманентное развитие, фантастическими темпами и в фантасических масштабах — дело большое и правильное. Благосостояние народа — полуторамиллиардного, между прочим — улучшается с каждым годом, и он явно оптимистичен, этот народ, что бросается в глаза, когда прилетаешь сюда из нашего упадка — метафизического и морального, прежде всего.
На крышах домов, заметных из окна моего отеля, я видел солнечные батареи. И ведь здесь ещё недавно воевали с воробьями!
Да, это общество потребления, но с древней историей и стальным коммунистическим скелетом. Даже потребляя, китаец не превращается в зомби, как это случается с нашим человеком. Сколько здесь юношей со взором горящим, не бледных, конечно, а желтоватых, в которых кипит воля к справедливости и жизни. Сколько девушек трепетных и тонких, которые способны так женственно и естественно потупиться от смущения, как не изобразит уже ни одна актриса МХАТа. Сколько монументальных точёных стариков, с неповторимым достоинством подходящих к вечности. Прошлое и будущее здесь — они живые, они настоящие. Именно в Китае понимаешь, что у нас ощущение настоящести утеряно в хлопотах ресентимента. Это, пожалуй, самое главное здесь ощущение.
В парке, в сторонке у озера, я видел господина, который играл на флейте. Он стоял лицом к воде, вдохновенно и медитативно извлекая звуки из своего инструмента, равнодушный к тому, что осталось позади. Умение совершать действо ради самого действа — вот что нами потеряно и ими взлелеяно в веках.
Да, китайцы знают цену себе, как древнему народу, но не коснеют в самодовольстве. Образование, просвещение востребовано и престижно, а значит, страна ориентирована на прогресс. При всех сложностях экзистенции, при всех неизбежных несправедливостях бытия, китайское общество жизнерадостно. Коммунизм здесь — не отжившая оболочка, но по-прежнему молодость мира. Самой популярной книгой русской литературы в Китае до сих пор является книга о Пао. Какой ещё Пао, недоумевал я, пока китайцы не растолковали, что Пао — это Павка Корчагин, тот самый, который закалялся, как сталь.
Есть страны развивающиеся, переразвитые и недоразвитые. А есть деградирующие, как наши обломки Союза Советских. Так вот, из деградирующей страны особенно хорошо видать, что быть страной развивающейся — дело совсем неплохое. «Никогда мы их уже не догоним», — сказал мне в самолёте русский коммерсант, летающий сюда по делам своего бизнеса.
Как китайцы относятся к русскоговорящим людям
Местным наплевать на русских, украинцев или армян — если ты с территории бывшего СССР, ты по-прежнему советский. Чхали они на либералов или Государя Императора, самое интересное и важное для них в твоей стране, правильней сказать, твоей бывшей стране — тот самый Пао, мировой коммунизм, электрификация и Ленин в Октябре. Современностью же нашей озабочиваются мало. «Почему в Минске в троллейбусе объявляют остановки на белорусском языке? На нём ведь никто не разговаривает?» — удивлялась госпожа Ч. Обитателям страны с самым большим в мире населением, в которой живёт пятьдесят шесть национальностей, а уж языков и диалектов вовсе немерено, трудно понять наши сантименты.
«Ведёт себя, как японец», — говорила госпожа Ч., если кто-то рядом хамил. Когда в её присутствии пожилой начальник отчитал молодого подчинённого, госпожа Ч. не одобрила: «Зачем старый человек при всех говорит такое молодому. Обижает его. Это как японец. У нас так не нужно делать: нужно сохранить лицо». О японцах она отзывалась с неизменным китайским презрением, говоря, что и сакура у них лишь бы как цветёт. Весёлая и спокойная, некогда приехавшая сюда учиться с единственным платьем в активе, а теперь пришедшая к благополучию вместе со своей страной, госпожа Ч. поглядывала на аборигенов с вежливым сочувствием и доброжелательностью. «Как мало у вас поменялось!», — удивлялась она.
Отмечу, что русский язык госпожа Ч. считает гораздо более сложным, чем китайский. «На нашем языке даже птицам разговаривать проще. Как птице сказать «здравствуй»? А вот «нихао» она говорить сразу учится», — железно аргументировала госпожа Ч., с гордостью замечая, что она умеет произносить самое сложное слово на самом сложном языке. «Достопримечательность», — торжественно выговаривала она практически без акцента. Некоторые наши слова знали и её коллеги.
«Володя! — говорил мне товарищ Л., подходя с рюмкою в руке. — Товарищ! Чю-чю!» Слова «Володя» и «товарищ» были известны ему и прочим по фильму «Ленин в 1918 году», до сих пор пользующемуся здесь популярностью. «Чю-чю» значило «чуть-чуть», призыв, который я ему адресовал, когда он наливал.
Барная культура, «камбэй» и китайская еда
Система пития по-китайски не похожа на нашу. Перед каждым участником действа ставится совсем маленькая рюмочка и кувшинчик грамм на сто пятьдесят. Людей много, пьют перекрёстно, без тостов: просто подходит к тебе со своей рюмочкой человек, которому ты нравишься, и говорит: «камбэй». Ну и ты тогда наливаешь себе из кувшинчика, камбэй ему или чю-чю, чокаетесь вы и пьёте друг за друга. Потом сдружаетесь, конечно, всё больше. И вот уже товарищи подходят с троекратным камбэем — раз-два-три, три рюмочки подряд за дружбу. Дальше градус дружелюбия только нарастает, и вот вы уже чокаетесь не рюмками, а этими самыми кувшинчиками. Уж если камбэй, так камбэй!
За столом стоит дикий ор, каждый беседует с каждым, перекрикиваясь с разных углов стола характерными музыкально-отрывистыми звуками. Вернее, с разных сторон: стол круглый, вертушка в центре крутится, плывёт по ней всякая-разная, снова-таки головокружительная пища.
Китайская кухня относится к самым красноречивым свидетельствам утончённой древней культуры этого народа. Это не скорое, на лету, довольно примитивное жраньё, к которому мы привыкли. Китайская кухня – есть явление интеллектуально и эстетически изощрённое настолько, что представляет, наверное, высшую ступень человеческой кулинарной мысли. Я во всяком случае ничего лучшего за свою жизнь не ел. При том, что эта кухня состоит ровно из того, что мне крайне не нравится вкушать на родине, ну и из экзотики вроде всяческих червяшек и личинок. Но всё это, читатель, приготовлено так, что палочки оближешь. Шутка ли, обыкновенное куриное яйцо могут варить несколько часов!
Когда, по возвращении домой, проголодавшийся, я купил на вокзале вялую сосиску в клейком тесте, то, признаюсь, чуть не расплакался от осознания того, что праздник кончен.
Я многое успел здесь увидеть. Часами и километрами я ходил по земле китайской, заходя в современные кварталы, живописные парки и узкие старинные улочки. Я истёр ноги в кровь; казалось, скоро в них появятся сквозные дыры. Однако обратиться к своим друзьям-китайцам за соответствующими средствами я не мог. Я знал, что стоит только заикнуться — и мне прикатят бочку мази и тележку пластырей, с прицепом зелёного чая и рисовой водки бонусом в придачу. Я не хотел злоупотреблять их гостеприимством, тем более что такое гостеприимство я видел первый раз в жизни.
Я, конечно, пишу плохо об этой уникальной стране и её уникальных людях. Здесь — только штришки, из которых складывается картина. Не так и важно, что в разговорах на китайском непременно встречается слово «х*й», а пиво зовётся «пизжю»; что фактически каждый гражданин носит с собой прозрачный термос с чаем, а селфи-палка пользуется в этой стране особенной популярностью; что статуэтки Мао и Будды продаются рядышком на раскладках и замечательно гармонируют; что, к радости нашего человека, за столом не возбраняется хлюпать, чавкать и сёрбать, а пугающие его палочки пригодны для китайской еды много более вилки и ножа; что один из ногтей китайца непременно отращивается длинным, для мандаринского достатка.
Что китайские петросяны ещё жестче наших, но вызывают у людей гомерический хохот; что служители культа лукавы и сиропны совсем как наши попы, но в храмах чувствуется бОльшая концентрация запредельного; что женщины любят рыбачить не меньше, чем мужчины, а мужчины — готовить не меньше, чем женщины; что дети малые ходят в штанах, разрезанных на попе; что в потоке китайцев на мотороллере же внезапно ехал негр и таинственно улыбался; что в старинном квартале я купил себе окарину и сейчас лишь бы как трублю в неё по вечерам, к ужасу соседей.
О, эта неповторимая и благословенная земля, где плакучее дерево обнимает гладь пруда, и, сколько бы людей не находилось рядом, ты способен погрузиться во светлое одиночество. О, эти люди, мои дорогие друзья, да продлятся их дни на этой земле во благополучии и счастье, — под небом круглым, бездонным и бесконечным, какое бывает только в Китае.