Психологи установили, что большинство онкобольных проходит через пять основных стадий психологической реакции на болезнь:

1. Отрицание или страх
2. Гнев
3. Торг
4. Депрессия
5. Принятие

Я видела разные реакции болеющих, подтверждающих перечисленные этапы. И уж никогда не думала, что это слово будет связано со мной напрямую. Сейчас, по прошествии нескольких лет, когда наконец психика окрепла, я уже могу рассказать о том, как ошибочный диагноз помог сломать выведенную психологами градацию.

Этап первый. Страх и отрицание

Все началось достаточно обыденно – после удаления зуба мудрости справа на шее увеличился лимфоузел. Подумаешь, с кем не бывает. Все мы периодически подхватываем насморк или лечим зубы, что провоцирует такие реакции. Первые звоночки паники прозвенели тогда, когда мерзкий лимфоузел не только не уменьшился до нормального состояния, но начал расти, угрожая достигнуть размеров перепелиного яйца. Обычный доктор в обычной поликлинике не стал прописывать противовоспалительные препараты, антибиотики или рекомендовать сетку из йода, а сразу выписал направление в Минский городской онкологический диспансер на пункцию.

Пункцию сделали, взяв материал на анализ. Через неделю мне нужно было явиться за результатом. В назначенный день стою у кабинета. Дрожу как осиновый лист. Подходит моя очередь, и тут из кабинета выходит медсестра и обыденным голосом говорит: «Вы за результатом? Так его уже нет, врачу передали. Идите. Теперь вам к онкологу».

Нет, в обморок я не упала и до врача дошла, но состояние свое помню плохо. Такой же обыденный, как голос медсестры, но уже голос онколога говорит мне, осматривая и ощупывая холодными как у смерти пальцами места скопления лимфоузлов: «Ой, душечка! Как это только один лимфоузел? Да у вас тут куда ни ткни, россыпь. На госпитализацию соглашаетесь? Хорошо, идите, я запишу вас на понедельник (к слову, была пятница) к начальнику хирургического отделения на прием, пусть он решает».
За выходные я отработала этап страха и отрицания на полную катушку. Неизвестность подкидывала мысли от «я такая молодая, за что?» до «как этот мир будет без меня жить, когда я умру», и это все раз …надцать и по кругу. Было невдомек, что в организме женщины может быть столько литров слез. Все это постоянно воспроизводилось где-то внутри новыми партиями, не требуя взамен хоть какой-нибудь пищи. Выходные стоили мне почти минус пять кило веса.

Этап второй. Гнев, но какой-то неправильный

В понедельник я стояла у кабинета начальника отделения и ждала оглашения приговора. На встречу, как ни странно, пришел не начальник, а обычный хирург-онколог, который потом стал одним из моих лечащих врачей. Хирург был худощав, черняв, с небесно-голубыми глазами, лет двадцать на вид. Первая позитивная мысль в голове была следующая: как-то не очень хочется умирать у такого красивого доктора. Осмотрев меня еще раз, доктор подождав, пока я вытру слезы и успокою предательски дрожащий голос. А потом произнес сакраментальную фразу, которая, возможно, была прямым нарушением его функциональных обязанностей. Он сказал: «Если даже диагноз подтвердится, у вас очень хорошие шансы на полное выздоровление. Молодость и здоровье сделают свое дело. Госпитализация завтра, операция послезавтра. Согласны?»

Еще ни разу в своей жизни я не говорила мужчине слово «да» столько раз подряд. Он дал мне надежду. Несмотря на возможные запреты, нарушение этики, здравый смысл и все остальное. Дверь из его кабинета я открывала ногой. Шла твердой походкой. Внутри бушевал праведный гнев, но не на мироздание, которое по недосмотру допустило постановку мне такого диагноза, а на себя саму. Я, нюня и истеричка, так быстро сдалась, продумав до мелочей свои похороны. В голове пролетела мысль о том, что позитивный настрой – это половина удачного лечения. И тогда я решила ломать концепцию пяти реакций.

Этап третий. Торг – тот, что в обмен на жизнь

Собрав вещи, во вторник я стояла на пороге отделения, в котором полным ходом шел косметический ремонт. Студенты, интерны, строители и больные. Да, все они куда-то шли. Моя обитель называлась «Отделение малоинвазивной хирургии» – то есть место, где отрезают быстро, но мало. Памятуя про то, что с сегодняшнего дня я ищу во всем позитив, потому что намерена быстро вылечиться, я огляделась по сторонам. Решила, что табличка о неработающем из-за ремонта душе – так себе мотиватор. Позитив был в том, что палата, куда меня поместили, состояла из жизнерадостных дам неопределенного возраста.

Всем было около пятидесяти, еще была одна девушка, практически моя ровесница. Это был действительно бонус. Когда на следующее утро из соседней палаты вынесли больного, накрыв простыней, внутри холодом прошла мысль: как бы я ночевала в палате с умершим за ночь? Когда вокруг тебя только онкобольные, кажется, что другого мира нет. Нет ничего динамичного, радостного и умытого дождем. Есть ощущение, что больны все вокруг, и надежды нет. Тогда ты вспоминаешь про гнев. Гнев – твое второе сердце. Пусть стучит внутри, выбивая ребра. Агрессия настраивает тебя на дикую борьбу за свою жизнь, помогает расправить плечи и идти по коридору, полному тяжело больных, к кабинету лечащего хирурга. Эта же агрессия в голове кричит: «Не смотри! Не смотри на них! Не слушай! Сохраняй здоровой психику! Сопротивляйся!»

Моими лечащими врачами оказались тот симпатичный доктор с приема и не менее молодая и симпатичная девушка. Оба доктора были практикующими уже несколько лет онкохирургами. Судя по тому, что я видела в отделении, доктора работали в условиях многозадачности и на таком конвейере, что в опыте сомневаться было как-то неприлично. Второй диалог, поразивший меня, состоялся у хирурга-онколога в перевязочной. Мы разговаривали полтора часа! О жизни и путешествиях, о моем загаре, работе, тяжелой женской доле. И лишь потом – о диагнозе. Аккуратно как разведчик или миноискатель доктор узнавала детали моего пребывания здесь. Гладила ладонь и спокойно смотрела в глаза, не успокаивала, не отмахивалась от моих вопросов, даже самых неудобных. Она рассказала мне, через какие обследования надо будет пройти и какие варианты лечений могут быть в зависимости от установленного диагноза и степени. По мере того, как доктор спокойно раскладывала по полочкам этапы обследования (финального диагноза еще никто не ставил), во мне разливалось спокойствие. Казалось, со смертью я еще поторгуюсь.

Этап четвертый. По плану должна была быть депрессия, а получилось – сомнение

Обследовали меня как космонавта. Биоматериала в таком количестве у меня не брали, наверное, за всю жизнь. Параллельно готовили к операции. Я была и на УЗИ всех ключевых лимфоузлов, и на компьютерной томографии всех органов, на ЭКГ, и на сцинтиграфии (введение в организм радиоактивных изотопов и получение изображения путём определения испускаемого ими излучения – прим. KYKY), после которой мне запретили двое суток подходить к людям близко и ни в коем случае не обниматься, потому что фонило от меня прилично. У меня даже взяли образец костного мозга из подвздошной кости (вогнав непонятную штуку, похожую на саморез, в кость таза). Каждый раз после процедуры и результата врач заходила в палату и говорила: «Чисто!» После этого палата превращалась в подобие ритуальной поляны у костра, на которой все исполняли только нам понятный благодарственный танец айнанэ. Я уже даже стала привыкать к этому «чисто». Параллельно с этим знанием в глубине души нарастало сомнение. Сомнение в наличии болезни. Об этом я старалась даже думать негромко, чтобы не сглазить.

В больницу я приехала на машине и при каждом удобном случае старалась сбежать из нее, памятуя установку «не смотреть». После применения ко мне «самореза» я неудачно с размаху уселась на сиденье так, что отклеилась повязка, и кровь залила весь пояс джинсов. Ситуацию быстро сгладили мамины котлеты, которые ждали дома. Естественно, душ и постель были домашними, все субботы и воскресенья я проводила с близкими. Врач отпускала меня под подписку о невыезде из страны местного больничного формата, предварительно записав номер телефона.

Уже сейчас знакомый хирург говорит, что меня можно было не проверять так детально, гробя со скоростью света иммунитет, однако и тут я вижу позитив. При таких заболеваниях время пациентов ограничено, и важно не упустить для лечения даже час и день. Раньше обследовали – раньше начали лечение. Приходя на адские процедуры, я столько начиталась и наслушалась, что смогла бы читать лекции.

К примеру, вы знаете, что ранний диагноз рака молочной железы обеспечивает успешное лечение большинства больных? Пятилетняя выживаемость при лечении локализованной формы I-II стадии составляет 90%. Поэтому всегда очень и очень важно внимательно следить за здоровьем.

Даже на операционном столе мы с врачами умудрялись шутить. Удаление лимфоузла занимало около 40 минут, все проводилось под местным наркозом типа лидокаина, который постоянно подкалывали при ослаблении результата. Если бы на операционном столе пришлось лежать тихо, как мышь, меня убила бы паника, поэтому оба хирурга болтали со мной без умолку – про свою практику работы в ожоговых отделениях, про больницу скорой помощи, про практику студентов в морге, после чего я очень просила не зашивать меня, как труп, потому что там стежки некрасивые. Доктор торжественно поклялась зашить разрез крестиком.

Зашивал меня все тот же хирург с небесно-голубыми глазами. Перевалившись через меня, стоя слева, он зашивал разрез, находящийся справа, предварительно уперевшись локтем в мою грудную клетку. Зашил и отошел, убрав локоть – дал мне вдохнуть полной грудью. На мою реплику о том, что я наконец-то дышу нормально, потому что доктор больше не пытается перекрыть мне кислород, моя врач констатировала, что это был всего лишь метод заигрывания с симпатичной девушкой-пациенткой.

Этап пятый. Принятие

Операция была завершающим этапом исследования. Лимфоузел отвезли в 9-ю больницу, где имелась возможность провести исследования не на биологическом, а на более глубоком клеточном уровне. Анализ должен был определить само заболевание и степень, чтобы после можно было подбирать лечение. Сказать, что в день получения результата вся моя бравада и самомотивация скрылись в неизвестном направлении – значит ничего не сказать. Все, что я могла, – это молиться и просить у Бога «хотя бы степень поменьше». Я протоптала приличный пласт линолеума около кабинета, наворачивая круги, потому что сидеть было невозможно. А потом врач позвала в кабинет.

Доктор достала результаты и сказала те слова, которые я все еще считаю самыми главными в жизни. Прозвучало почти как признание в любви: «Диагноз не подтвердился. Болезнь не обнаружена. Вы можете вернуться домой». Наверное, в тот момент мне надо было броситься обнимать ее, целовать, кружить в танце или что-то там еще. Но я поступила самым непредвиденным образом: «Доктор, вы что, прикалываетесь?»

Это потом уже были слезы радости, валидол, валерьянка, носовые платки, звонки родне и прочие хаотические действия. Я снова открывала дверь ногой, выходя из больницы. Шла с таким чувством легкости и желания жить, как будто только что родилась. Позже в кругу близких поняла, что испытание прошла. Ведь для чего-то оно было дано. Может, для того, чтобы понять, жизнь – это не только зарабатывание денег, но и хобби, друзья и любимые? Что мне еще столько всего предстоит сделать, и на мелких пакостях и гадостях даже не стоит останавливать взгляд. Вот оно, принятие! Вот в чем лично для меня был смысл последнего этапа, который необходимо было осознать. А шрам справа на шее, который зашил крестиком хирург с голубыми глазами – теперь любимое место для поцелуев мужа.