Если вы хотите, чтобы команда KYKY продолжала писать и освещать важные темы – подпишитесь на наш Patreon за мерч и другие бенефиты. Или сделайте быстрый донат без обязательств тут.

Всего в Польше сейчас 30 временных пунктов приема беженцев, самые крупные – стадионы Торвар и Урсынов в Варшаве. Туда привозят людей прямо с границы, оказывают помощь, оставляют на несколько дней и отправляют дальше в более мелкие польские города или в другие страны. Такие временные пункты приема беженцев организовывают польские власти, но есть и мелкие инициативы, которые занимаются координацией и снабжают «гуманитаркой». Так, беларуская инициатива Partyzanka открыла FreeShop, где можно получить одежду, средства гигиены и продукты питания. Первым делом я иду туда.

 «Мама, а когда приедет папа?»

FreeShop расположен в одном из спальных районов Варшавы – совсем неприметное здание. Единственное, что его выделяет – многолюдная очередь у входа с торца. В «магазин» за бесплатной едой и одеждой ежедневно приходит более 500 человек. Вещи сюда приносят люди со всей Варшавы, а сортируют их и раскладывают по наименованиям волонтеры – их здесь 12.

Петляю по узким коридорам, заваленным коробками, и попадаю в просторное помещение, где между рядами с вешалками хаотично бродят люди. У входа сидит строгий дедушка в очках и следит за порядком. «Почему вы решили пойти сюда работать?», – спрашиваю его.

«А куда мне нужно было идти? Я не могу спокойно смотреть на всё это, на всех этих людей, поэтому пришел помогать. Я сам недавно приехал из Беларуси – четыре месяца назад после того, как пришли из КГБ. В конце 2021-го они все-таки добрались до тех, кто участвовал в протестах в 2020-м. К тому моменту у меня на руках уже была польская виза и приглашение на работу – я все равно собирался уезжать, но пришлось всё делать в ускоренном порядке. У меня в Беларуси остался дом, бизнес, а сейчас я помогаю тем, кто бежал от войны. Когда все закончится, пойду работать таксистом – 63 года, не возьмут больше никуда. Но в Беларусь – ни за что…

Я уже отработал на государство больше 40 лет, а оно мне выдало 300 рублей пенсии. Низкий поклон, но за эти деньги выжить нельзя. И мне просто надоело бояться, когда ты видишь этих космонавтов и постоянно думаешь: за мной или нет? Вот и сижу здесь, помогаю украинцам», – говорит мужчина.

Недалеко замечаю даму в возрасте с младенцем на руках. Оказалось, из Мариуполя. Пока мама ребенка подбирает вещи, бабушка убаюкивает девочку и смотрит куда-то сквозь меня, а потом начинает еле слышно говорить. «Мы приехали на поезде, поезд такой хороший попался, чистый, но людей было много, очень много, такие очереди. Сейчас нас приютили в доме на первом этаже – с нами еще 10 человек».

В это время подходит мама ребенка. На вопрос, как выезжали из Украины, женщина просто плачет. Вслед за ней всхлипывает и бабушка. Я даже не пытаюсь их успокоить – с моей стороны это было бы лицемерно. Словами не успокоить тех, кто потерял дом, близких и надежду на будущее. Я обнимаю этих женщин, к горлу подкатывает ком.

К нам подходит еще одна женщина с ребенком лет семи. Девочка деловито начинает перебирать в коробке раскраски с фломастерами, потом поднимает голову и серьезно спрашивает: «Мама, а когда приедет папа?». В этот момент я понимаю, что мне срочно нужно покурить.

Узкими коридорами обратно пробираюсь на промозглый ветер во двор. Только сейчас замечаю, что здание расположено во дворе типовой школы. Волонтеры, которые стоят на регистрации, объясняют, что школу отдали под временный центр для беженцев. Люди там ночуют или остаются на несколько дней и едут дальше по городам. Такие объекты охраняются, поэтому внутрь журналистов не пускают.

Метрах в 300 на лавочке расположились пообедать три молодые женщины. В руках у них пакеты с вещами – вероятно, только что полученные в FreeShop. Подхожу к ним. Женщины приехали из Киева и вчера их поселили вместе с другими беженцами в квартиру к поляку.

«Как началась война, мы сразу уехали из Киева на дачу в Васильково, чтобы отсидеться. Кто же знал, что военные нанесут удар по нефтебазе, которая там расположена? – говорит одна из женщин. – Живем здесь у одного мальчика в трехкомнатной квартире: в одной комнате хозяин, в двух других – по семье из Украины. Продукты покупаем в складчину и питаемся все вместе – никто полки в холодильнике не делит. Беженцам польское правительство выдает по 300 злотых как единовременную выплату, а полякам, которые согласились разместить у себя украинцев, правительство платит по 40 злотых в день за человека».

«Сегодня еще ходили в ужонд, чтобы получить идентификационный номер – PESEL, который открывает доступ во многие инстанции Польши, но так и не смогли его получить – очереди катастрофические. Дали талончик на через четыре дня, – сетует вторая женщина. – Нам здесь только переждать недельку-другую, а потом мы вернемся обратно. У нас всё в Украине есть: и квартира, и дом, и куры. И картошку уже сажать скоро, а мы здесь без дела. Это ведь всё не продлится долго?»

«Не продлится, – цежу через зубы я. И всё же решаюсь задать вопрос. – «Если Украина окажется под российской оккупацией, вернетесь обратно?» Одна из женщин выпучивает на меня глаза и на повышенных тонах говорит: «Никогда такого не будет! Ни-ког-да! И все это из-за одного придурошного маразматика! И этот ваш… тоже. Но у нас даже мысли нет, что мы не вернемся – мы обязательно вернемся в нашу Украину. Там наши мужья, это наша страна».

Я растерянно улыбаюсь, говорю: «Слава Украине!». «Героям слава!», – выпаливают в ответ женщины и уходят. Я смотрю на белые бесформенные пакеты в их руках и понимаю, что у них нет права на отчаяние. Иначе совсем не понятно, как жить.

От 5 до 7 миллионов беженцев

Вторым пунктом моего рейда становится один из крупнейших пунктов приема беженцев в Варшаве – стадион COS Torwar. У входа останавливаются автобусы, привозят людей с границы и забирают тех, кто направляется дальше в разные города и страны Европы. Атмосфера больше напоминает вокзал. Кругом много полиции и солдат территориальной обороны, которые охраняют здание. Внутрь пускают только по паспорту.

Меня просят ничего не фотографировать и ни с кем не разговаривать, пока не придет сопровождающий – чиновник из местного ужонда. Я жду его в закутке, где ждут отправления десятки людей. В основном это женщины с маленькими детьми. Одна из женщин обращается ко мне: «А вы куда едете?». Я пожимаю плечами. «А мы из Харькова. До 5 марта были в городе и прятались от бомбежек в подвале. Когда стрелять стали все ближе, решили уехать. Выезжали на своей машине без всяких гуманитарных коридоров – спасали себя сами. Были в Умани, Полтаве, а потом уже поехали в Польшу. На границе простояли чуть больше суток – нам в этом плане повезло. Кому не повезло, стояли на погранпереходах сутками. Сначала мы попали в распределитель в одном из приграничных польских городов, потом во второй, а этот – третий. И сейчас уезжаем в польский город поменьше – нам нашли жилье. Не совсем понятно, как жить дальше, что делать. Нужно искать работу, чтобы были деньги на первое время, но хочется уже быстрее вернуться домой».

– В Харьков? Но он почти полностью разрушен.

– Там остался мой дом, там мой муж. А вы откуда?

– Из Беларуси.

Повисает пауза. Я рассказываю, что Беларусь – оккупированная территория, что многим беларусам пришлось бежать из страны еще в 2020-м. Женщина меня слушает, но, кажется, не верит. Мой монолог прерывает другая девушка, которая молча стоит всё это время рядом.

– Я Таня из Могилёва. Бежала когда-то из Беларуси, жила в Украине, а сейчас война. Еду вот в Испанию к своим друзьям немного выдохнуть. Кто знает, что будет дальше, но в Беларусь я не вернусь ни за что.

Меня зовёт сопровождающий. Его зовут Ян и он сразу выясняет, почему мне, беларуской журналистке, интересна судьба украинских беженцев. Я начинаю отвечать, но он не слушает – только спрашивает: «Так вы из оппозиционного СМИ?». Киваю (напоминаем, KYKY – это изначально лайфстайл-медиа, которое никогда не избегало важных тем. Мы не считаем себя провластными или оппозиционными – просто профессия журналиста в Беларуси сейчас де-факто уничтожена – Прим. KYKY), человек облегченно выдыхает и ведёт меня вглубь стадиона.

В холле стоит рояль – там балуются дети. «Вчера один из беженцев здесь давал концерт», – с гордостью говорит человек в жилете. Мы поднимаемся по ступенькам и следуем за кордоном полицейских. Один из них хватает меня за локоть. «Это со мной», – кричит мой сопровождающий и мы двигаемся дальше.

Оказываемся в импровизированной столовой. На прилавках стоит борщ в вакуумных упаковках и в таких же пластиковых лоточках покоилась каша с котлетами.

«Что пани об этом думает?», – спрашивает Ян. Я молчу, ведь прекрасно знаю, что в польской прессе пишут об антисанитарии в Торваре. Журналисты обвиняли местные власти в нежелании заниматься нормальным размещением беженцев. Чиновникам приходилось краснеть и опровергать информацию в своих твиттерах. Но ситуацию, видимо, уже исправили. Все выглядит прилично, хотя запрет на свободное перемещение по территории заставлял меня усомниться в идеальной картинке.

По словам сопровождающего, за две недели через Торвар прошло порядка 4 тысяч беженцев. Одномоментно на ночлег здесь может расположиться 500 человек. А работает тут порядка 600 волонтеров. «Когда все койки заполнены, мы отвозим людей в другие центры. В Варшаве их несколько: какие-то организованы польским правительством, какие-то – властями города, еще часть – от местных инициатив. Есть и прачечная, где люди могут постирать вещи. Можно получить юридическую, психологическую и медицинскую помощь, бесплатно взять польскую симку. И дезинфекцию всех помещений мы проводим каждый день», – констатирует Ян.

В одном из коридоров меня поражает стеллаж с кормами и игрушками для животных. Людям разрешают оставаться здесь с питомцами.

В Торваре действует система цветных браслетов (белый, зеленый и красный). Так волонтеры понимают, какая помощь нужна: зеленый означает, что человек остается на ночлег и ищет жилье, красный – нуждается в гуманитарной помощи, белый –остается на одну ночь и едет дальше.

«Людей привозят прямо с границы и других приемников. И либо мы находим им временное жилье в Польше, либо они едут за границу на организованных автобусах и поездах, если у них там кто-то есть. Конечно, стараемся отслеживать дальнейшую судьбу и перемещение этих людей, но это сложно. Сказать, едут ли они дальше в лагеря для беженцев, либо к своим знакомым, мы не можем. Из Украины уехало 3 миллиона человек, два из которых сейчас в Польше. И сейчас каждый пятый житель Варшавы – украинец. А всего Европа ждет от 5 до 7 миллионов беженцев», – говорит Ян. 

Мы спускаемся этажом ниже – там детская комната и комната для молодых матерей. Здесь почти нет людей и довольно тихо. Недалеко в холле стоят коляски, которые принесли местные жители для матерей, бежавших с маленькими детьми.

«Здесь очень много детей, некоторые приезжают не с родителями, а с сопровождающими. Я лично забирал от границы женщину с тремя детьми, у которой не было ни денег, ни одежды. У каждой из них своя страшная история, но ясно одно: все эти люди как можно скорее хотят вернуться домой», – говорит Ян.

Надо сказать, польские власти упростили гражданам Украины легализацию и предоставили доступ к рынку труда. 18 месяцев украинцы, которые въехали в Польшу после 24 февраля, могут находиться на территории Польши. Если ситуация будет оставаться напряженной, действие закона могут продлить до трех лет. Беларусов этот закон пока не касается.

Мы возвращаемся обратно в холл, который больше напоминает вокзал. По громкой связи постоянно объявляют отправление автобусов в разные города и страны. К нам подходит волонтер Ася из Украины. Она давно в Польше и, как только началась война, пошла волонтерить. «В первые дни войны я искала, где в Варшаве можно сдать кровь, но таких пунктов еще не было. Потом стала искать любые возможности, чтобы помогать соотечественникам», – говорит она.

Спрашиваю, где можно получить информацию о беларусах, которые были вынуждены бежать от войны в Украине. Могут ли беларусы претендовать на помощь наравне с украинцами? Ася подводит меня к стенду юридической поддержки, но юриста на месте нет. Чиновник из ужонда тоже не может ответить ничего внятного. «Мы помогаем украинцам», – говорит он.

Я подхожу к закутку, в котором недавно говорила с беженками – теперь тут на чемоданах сидят новоприбывшие, а на стенах – новые рисунки. Их оставляют дети, которые уезжают вместе с родителями, а волонтеры закрепляют их творчество на стенах. 

«Мы были докучливы, как термиты»

Я выхожу из Торвара, испытывая странные чувства. Недалеко стоят люди, которые грузят вещи в автобус. Хочу подойти и спросить, есть ли среди них беларусы. Но как только я двигаюсь к ним, меня одёргивают люди в форме: спрашивать я могу только в присутствии сопровождающего.

О чем я думаю в тот момент? О том, что этим людям некуда бежать. А сочувствие Европы закончится так же быстро, как и началось. Поляки – безусловно – молодцы, что дали пристанище такому огромному количеству людей, но это временное решение. Польша не справится без поддержки Евросоюза. Мощности по приему беженцев уже почти исчерпаны – инфраструктура работает на пределе. Арендовать квартиру или комнату в Варшаве уже невозможно – свободных мест нет.

Непонятно, что станет и с беларусами, которые оказались дважды беженцами: в 2020-м они бежали от режима Лукашенко, а сейчас – от войны. Наши соотечественники не подпадают под закон о легализации украинцев, который дает право находиться и работать в стране 18 месяцев без оформления документов. Говорят, беларусы смогут получить в Польше справку о временной защите, но пока это только разговоры.

По всей Варшаве сегодня развешены украинские флаги: на автобусах, зданиях, даже через центральный мост Понятовского натянут флаг с антивоенным лозунгом. Примерно такую же солидарность чувствовали здесь и беларусы в 2020-м. Но сейчас про беларусов забыли. И те, кто не сделал международную защиту или статус беженца, сейчас оказались в незавидной ситуации. Они не могут вернуться в Беларусь из-за страха преследования, и у них нет оснований, чтобы остаться в Польше. Все эти люди вынуждены бежать дальше.

Но куда дальше? Прав был Ремарк, чертовски прав.

«– Они были первой волной эмиграции, – заметил я. – Им еще сочувствовали. Разрешали работать, выдавали документы. Нансеновские паспорта. Когда эмигрантами стали мы, мир давным-давно израсходовал свое сочувствие. Мы были докучливы, как термиты, и почти никто за нас не вступался. Мы не вправе работать, не вправе существовать, и документов у нас нет как нет».

Эрих Мария Ремарк, «Ночь в Лиссабоне».