Встречу матери с погибшей дочерью уже просмотрело 19 миллионов людей на Youtube. Этот эксперимент в VR программисты осуществили при помощи медиков, которые изучают посттравматическое стрессовое расстройство. Восемь месяцев команда специалистов работала с архивными семейными фото- и видеоматериалами, и по ним смогла воссоздать аватар Найон. Джан Чжи Сун встречает свою дочь, обнимает её. Та фотографирует ее на свой смартфон и предлагает спеть песню в честь дня рождения. В это время женщина стоит в зеленой студии с шлемом на голове и сенсорных перчатках на руках. Съёмочная группа и технические ассистенты в студии не могут сдержать слез.

Все люди, которые посмотрели фильм «Я встретила тебя», разделились на два лагеря: одни считают, что такая встреча помогла матери, потерявшей ребенка, пережить горе, другие — что травма станет еще сильнее. Разобраться без специалиста тут решительно невозможно.

KYKY: Анастасия, давайте обсудим встречу этой женщины с умершей дочерью в VR. Как считаете, мы видим все-таки работу с травмой или же еще большую ретравматизацию?

А.Л.: Социальные сети и онлайн-ресурсы уже сейчас активно используются для выражения горя. Странички умерших пользователей быстро превращаются в мемориалы, где каждый может высказаться, опубликовать воспоминание. Объявлять о смерти, похоронах сейчас тоже принято онлайн. Мы не отключаем SIM-карту покойного сразу после смерти. Многие звонят, оставляют сообщение, слушают гудки либо автоответчик. Я уже не говорю о других форматах поддержания связи: внутренний диалог, письма покойному, разговор с могилой. Общение с умершим в этой технологии, безусловно, становится несколько сложнее предыдущих примеров.

Я не нашла обширных исследований на эту тему, поскольку явление новое, однако (Bell, Bailey, Kennedy, 2015, Groot, 2012, Irwin 2015) пишут, что таким образом люди решают две проблемы. Первое — находят смысл в утрате. Если ребенок умер от болезни — организовывают фонд или занимаются информированием. То есть трансформируют свою заботу, направленную на ребенка, в заботу о ком-то или о чем-то. И второе — поддерживают ту самую незримую связь с умершим.

Давайте посмотрим на дизайн технологии внимательнее, без предубеждения. Во-первых, эксперимент предваряла длительная подготовка (около полугода или больше). Исследователи не только собирали данные относительно параметров девочки, ее поведения, но и, скорее всего, вели работу с мамой. Мне хочется верить, что дизайн этой встречи очень индивидуален, что его продумали. И все происходящее решало вполне конкретные задачи вполне конкретной горюющей мамы. В идеале, наверное, исследователи создавали несколько сценариев: A, B, C и т.д., учитывая тот факт, что поведение женщины могло иметь несколько вариантов развития.

Как, например, действует терапевт, если клиента начинают затапливать чувства? Не дает утонуть, провалиться в травму, а наоборот — собирает, выводит в ресурс, проще говоря, не позволяет человеку «уйти разобранным». Наверняка, такая длительная подготовка была связана не только с технической стороной вопроса, но и с тем, чтобы разработать несколько сценариев, позволяющих через поведение девочки влиять на реакции мамы.

Проанализируем, что мама с дочкой делали: разговаривали, пели песню, отпраздновали день рождения… Я заглянула в комментарии под видео, многие пишут, что такая терапия — просто отрицание факта смерти ребенка. Это не совсем правда. Когда мы горюем, мы стремимся сохранить связь с нашими умершими. Смерть не разрушает привязанность. Мы продолжаем думать, вспоминать, отмечать даты, «беседовать» и мысленно советоваться с образом умершего. Только если раньше требовалось пойти на кладбище или подумать, вызвать образ покойного, такая технология позволяет этот «разговор», эту «встречу» сделать буквально осязаемой.

Здесь возникает вопрос: кому это нужно? Совершенно очевидно, что далеко не всем. Не каждый согласится пережить подобное. Но есть люди, которым это может помочь. В первую очередь те, кого не спасает традиционная разговорная терапия.

Однозначно могу сказать, что тем горюющим, кто вот-вот провалится в психоз, в таких экспериментах участвовать не стоит. Надо также отсекать людей, у которых есть идея отрицания смерти близкого. Убеждена, коллеги из центра имеют протокол выявления противопоказаний.

Именно на этом видео я никакого отрицания смерти девочки не вижу. Я вижу сохранение связи. Эта табуированная тема, об этом почти не говорят, но родители, потерявшие своих детей, продолжают оставаться родителями. Просто их детей больше нет в живых. И в этом смысле им хочется снова ощутить, что, да, моей дочери нет, да, я не могу отметить с ней день рождения, как если бы она была жива, но я могу вот так. Это просто еще один инструмент работы психотерапевтов.

Это ведь частый ритуал — приходить в день рождения усопшего на могилу. Подобная  практика же никем не отрицается? Просто теперь это можно делать с помощью шлема виртуальной реальности.

Важный момент: зачем используется искусственная визуализация? Ведь гораздо проще попросить женщину представить свою дочь. Как мы делаем это в терапии, например, техника «пустого стула»: когда пустоте можно сказать все то, что не успел сказать при жизни усопшего. Оправданно ли это? Спустя время у нас появятся данные. Мое предположение оправдано для «осложненного горя».

Еще одна интересная мишень, которую я вижу и которая здесь достигается, — избавление от чувства вины. При горевании оно почти всегда возникает, даже если объективная, реальная вина отсутствует. Невыраженная любовь, какие-то упущенные моменты, которые есть в любых отношениях, даже если эта мама была «мамой на сто процентов». Все равно были минуты, когда она что-то упускала, отдавала предпочтение другим сферам жизни, где-то она упускала время близости с дочерью… И отсутствие девочки вызывает чувство вины. У родителей, потерявших детей, нереальной вины, к сожалению, больше, чем у других горюющих. Сама роль родителя подразумевает защищать, вырастить, сохранить жизнь. Невольно возникает ощущение, что провинился перед ребенком, вторым родителем, обществом. Горе по ребенку — одно из самых опустошающих, течет тяжело.

В конце встречи девочка символически дает маме разрешение перестать горевать. Вот это очень трудноразрешимая задача в терапии, особенно когда речь идет о родителях, потерявших детей. Для них перестать горевать означает обесценить любовь к ребенку. Глубина горя показывает глубину моей любви к тебе. В этом смысле перестать плакать, перестать душить себя виной — действительно, очень сложная задача, которая вот в таком варианте может быть решена. Устами аватара человек получает разрешение перестать горевать, винить себя, получает разрешение двигаться дальше, впустить новое.

Завершение встречи — важнейший этап в такой терапии. Прощание приобрело вид метафорической смерти. Девочка говорит, что она хочет спать, и мама вынуждена завершить встречу. Было бы очень здорово, если бы в этот момент женщина для себя попрощалась с дочкой, позволила ей заснуть. Здесь нет никакого отрицания смерти. Девочка своим поведением дает маме понять, что есть время быть вместе, а есть время уйти и жить своей жизнью, и маме необходимо продолжать жить. Этот момент четко соблюдается создателями эксперимента.

KYKY: Если пофантазируем и представим, что Джан Чжи Сун имеет возможность неограниченного контакта с симуляцией своей умершей дочери, что происходило бы с ней? Было бы это работой с горем – или это все же его отрицание, замещение иллюзией, фантазией?

А.Л.: Что для одного человека лекарство, то для другого — яд. Без контроля это было бы безумное фантазирование. Абсолютно точно отрицание. И это не принесло бы пользы для матери. Хорошо, что такие технологии пока не попадают в руки бесконтрольно. Они требуют больших вложений, большого объема работы разных специалистов. Подобная терапия должна проходить под контролем психиатра, чтобы можно было отслеживать состояние пациента, и при участии психолога, управляющего сценариями встречи, чтобы были разные версии завершения. Конечно, при таком раскладе терапия получается страшно дорогой: под каждого клиента создавать сценарии… Пока эти сценарии накопятся в виде базы, пройдет много времени. Но, возможно, лет через 10 мы уже будем использовать VR в психотерапии.

KYKY: Рассказывая об этом эксперименте, его участница заявила: «Может быть, это и был настоящий рай». Но когда я смотрю снова и снова это видео, мне становится страшно. Если пойти дальше, на ум приходит сюжет одной из серий сериала «Черное зеркала» «Я скоро вернусь» (Be Right Back). Так что же это: рай или ловушка для психики?

А.Л.: Если такого рода технологии когда-либо попадут к людям без ограничений, контроля и обязательного отбора — это гарантированно станет ловушкой.

KYKY: Является ли встреча Джан Чжи Сун с дочерью своеобразной forgiveness therapy?

А.Л.: Это слово с двойным значением: прощание и прощение. Ну да, на самом деле решение вот этой терапевтической мишени – позволение себе прекратить горевать, позволение унять вину и как метафорический способ попрощаться. Вполне.

KYKY: Сколько вообще нормально горевать? Часто можно услышать, как человеку, переживающему серьезную утрату, предлагают что-то вроде «хватит уже» «надо жить дальше» и т.д. Но ведь горе должно выполнить свою работу, так?

А.Л.: Тут нужно сказать, что никакой терапевт не сможет научить горевать, потому что никто не знает, как горевать правильно. Любые сроки здесь — это идея, и как всякая идея может подвергаться сомнению. Но, действительно, у нас есть ориентиры, временные, например. Разные исследователи определяли их по-разному: от года до двух лет, от двух до пяти. Если человек совсем-совсем не двигается в своем горе; не решает какие-то задачи своей жизни, которые раньше решал усопший; если так или иначе отказывается принимать реальность; интенсивность чувств не спадает — это можно назвать осложненным горем.

KYKY: Тогда обратная сторона этого вопроса: как понять, что ты «застрял» в горе?

А.Л.: Бывает так, что человек может периодически «ловить ощущение», что он застрял в горе, но это не будет правдой. Потерявшие близких часто имеют такую фантазию, как будто бы нужно забыть: забыть и не вспоминать человека.

Мы не организуем себе амнезию. Эти люди, которых с нами больше нет, – с ними все равно сохраняется связь, правда, эта связь немного реструктурируется, пересматривается и хранится в другом месте. Нам при горевании (необязательно о человеке, это может быть и потеря работы, и потеря статуса, и т.д.) очень важно решить несколько задач: приобрести навыки совладания, найти какие-то смыслы в произошедшем, важно сохранить конструктивную связь — внутренний диалог с умершим человеком, если этот человек не был источником тяжелых эмоций. А если был, то очень большой вопрос, стоит ли такую связь сохранять.

Потеря всегда травматична, внезапна, необратима и очень значима. Из этого следует, что мы не можем совсем перестать переживать. Но со временем интенсивность боли снижается, в жизни человека появляются новые сферы, новые люди, и в какой-то момент усопший занимает особенное место в психике, но оно больше не центральное. Если этого не происходит, больно уже хронически — это «застревание»

KYKY: Чем может быть опасно «отложенное» или «замороженное» горевание? Например, после смерти близкого человек кардинально меняет свою жизнь: увольняется, разводится, уезжает в другую страну. Он вроде занят, ему вроде легче, а горе при этом не прожито, не пережито. Оно же даст о себе знать?

А.Л.: Если процесс не завершен, заморожен, то, как и любая травма, это имеет ряд последствий, не всегда очевидных самому человеку. Это не как сломанная нога – скорее как круги по воде. Могут появиться соматические заболевания, появиться или усилиться любые формы зависимости, проблемы в построении отношений, в том числе бегство от отношений, депрессивные симптомы, тревожные симптомы.

Не всегда людям самим удается увидеть эту связь, в этом сложность такого горевания.

KYKY: Как понять, что человеку, пережившему потерю, нужна помощь? Какой период после смерти близкого человека самый трудный? Ведь, несмотря на то, что самыми сложными считаются первые дни после смерти, осознание потери приходит где-то на 3-4 месяц.

А.Л.: Не могу ответить, какой период: усредненная модель не описывает реальность. У каждого из нас индивидуальный стиль горевания. Кому-то сложнее дается момент потери, кому-то – моменты годовщины, кому-то – первые три месяца, для кого-то все это терпимо, но когда появляется новый партнер (если речь идет о смерти партнера), есть ощущение предательства.

Самый важный признак того, что нужна помощь, — это внутреннее ощущение: да, я не справляюсь. Речь не о помощи профессиональной, хотя это очень и очень хорошо. Помощь мы можем получить от друзей (ресурсы), от оставшихся близких, которые так или иначе помогают принимать то, что осталось после потери. Есть одна очень хорошая идея, которая мне нравится в плане горевания: мы не принимаем не факт ухода человека, мы не можем принять то, что осталось. Отказываемся видеть ценность оставшегося без той связи, которая была у нас с ушедшим человеком.

KYKY: Как эту помощь оказать близким, чтобы не быть навязчивым? Не будешь ведь каждый день звонить и говорить: ну как ты?

А.Л.: В остром периоде спрашивать, нужна ли тебе помощь, не лучшая стратегия. Очень небольшое количество людей сможет внятно ответить, в этот момент слишком больно. Спросите себя, что конкретно вы можете сделать? Ответьте себе на этот вопрос и сделайте. Чтобы у человека горюющего была возможность принять или не принять вашу помощь. Например, приносите деньги в конверте или приходите с кастрюлей супа. Чуть позже можно сказать что-то вроде: «Открывается такая-то и такая-то выставка, у меня есть два билета. Пойдем со мной». Есть возможность отказаться, но нет ситуации выбора, когда нужно сообразить, какую именно помощь хочется получить от вас. И чем дальше от момента потери, тем больше смысла спрашивать о том, какая именно помощь нужна. Просто потому, что это понимание сформируется – но ему нужно какое-то время.