Виктор Логацкий, врач-анестезиолог-реаниматолог

«Когда начались все события и мы узнали, что есть первые пострадавшие, то решили, что каждый должен заниматься своим делом. Фельдшера работали «в поле», непосредственно на протестах, оказывая помощь раненым. Мы скооперировались и были первые дни в тех районах, где были ожесточенные столкновения, когда надо было оказать помощь непосредственно вблизи. Как небезразличные люди мы помогали бинтами, антисептиками. Двух человек с травмами я перевязывал лично. Были среди нас ребята, которые выходили под обстрелы, под [светошумовые] гранаты, под ОМОН. Всё организовывалось очень стихийно, кто чем мог, тем и помогал. Единого организатора или координатора у нас не было, все организовывались по собственной инициативе, воле и возможностям, каждый делал то, что может в рамках того, что умеет».

Кристина Бабицкая, врач-хирург 3 городской клинической больницы

«9 августа я находилась в усилении на дежурстве (это когда врач находится дома, но в любой момент его могут вызвать в больницу — прим. KYKY). Когда начались мирные акции «за честные выборы», я услышала стрельбу, а живу я возле стелы «Минск — город-герой», испугалась. Мне позвонили с работы, сказали, что возможны массовые поступления, так как мы больница в центре города, и нужно приехать. Было около 23-00, на проспекте Победителей было огромное количество людей, они были невооружены, это было видно, не находились в состоянии алкогольного опьянения, основная масса не скандировала никаких угрожающих лозунгов, они просто просили, чтобы власть их услышала.

В этот день было большое количество задержанных, но к нам в больницу не было потока поступивших. После я практически перестала спать, потому что это проносилось через каждого из нас, тем более что хирурги наиболее приближены к различным травмам. Так что всё происходящее тяжело нами переносится. В дальнейшем я помогала по своему району людям, которые были ранены, и всегда носила с собой перевязочный материал и антисептики. Они, к сожалению, пригодились, именно в районе стелы. 

Один раз я лично сталкивалась с сотрудниками милиции, которым мне хотелось сказать, что я могу оказывать помощь независимо от того, госслужащий это, сотрудник спецслужб или обычный мирный гражданин.

Это непринципиально, мы — врачи и мы вне политики, это наш долг и наша работа. Судить людей — не наша работа.

Потом уже начали организовываться волонтерские группы, которые дежурили в районе ЦИП на Окрестина и в Жодино. Мы привозили туда перевязочный материал и оказывали помощь выходящим оттуда людям. Ведь там были люди, наши родные и близкие, кто не участвовал в протестах, просто шел в магазин, а их забрали. Нас очень долго не пускали внутрь для оказания скорой помощи.

Людей там избивали до полусмерти. Есть, конечно, люди, которые легко отделались, а есть люди с увечьями, травмами позвоночника от ударов дубинками в одно и то же место, которые повлекли утрату их дееспособности. Но страшно и то, что не все люди, туда попавшие, числятся в списках. И родственники просто не могут их нигде найти, ни в медучреждениях, ни в ЦИП. Но волонтерская помощь там организована очень хорошо, люди выходят оттуда зачастую не понимая что и как. Поэтому есть люди, которые могут отвезти домой или пустить к себе переночевать, предоставить одежду и еду».

Фельдшер скорой помощи, попросившая остаться анонимом

«В пять утра 12 августа нас вызвали на Окрестина. Вызов формальный, не конкретно на фамилию, а на статус – «избитый». Нам в тот момент повезло со старшим врачом-куратором, дежурившей на центре, которая сказала вывозить людей по максимуму, оказывать помощь, что сильно способствовало нашим целям. 

Нам разрешили везти людей не по разным больницам, а в одну, чтобы не терять времени после осмотра. Вообще-то нам разрешено вывозить одного пациента, не больше. В то утро мы вывезли четверых ребят из СИЗО на Окрестина. Когда мы въехали в ворота, справа от нас внутри лежали ребята, которых продолжали бить, даже когда мы заехали. Они очень сильно кричали и половина из них стояла лицом в пол на коленях, в позе эмбриона, кто-то стоял возле стены с расставленными руками и ногами — и их продолжали бить. 

Нам сказали проехать налево, я решила, что охранники перепутали стороны. Но нам стали показывать руками, что мы не туда едем, нам надо за другие ворота. Там уже сидело несколько человек, один из них был в сильнейшем алкогольном опьянении. Я поняла, что именно таких «пассажиров» нам хотят сплавить. Но там были и возрастные люди с травмами. По какому принципу шел отбор людей, мне не понятно. Те ребята, которых били по другую сторону забора, не казались меньше травмированными. Я поинтересовалась, почему мне не дают их осмотреть. Мне ответили, что там ничего ни у кого не болит. И вообще мне лучше не задавать вопросов. 

Мы поняли, что тех четверых, которых мы загрузили в машину, надо постараться увезти. В этот момент фельдшер вывела парней лет по 18, они были дико напуганы. Прямо при нас их начали прессовать: пугать, что сделают что-то родителям, чтобы не оборачивались, что если еще раз попадутся – им конец. Один аж заикаться начал. 
Было понятно, что пацаны ничего не делали, они вышли на мирный протест. Я сказала: «Вы мешаете оказывать мне помощь, у них серьезные травмы, я буду их забирать». Человек в спортивном костюме начал говорить, что им не нужна помощь и он их отведет обратно в камеру.

Когда я спросила, напишет ли он, что будет ответственен за их жизнь, если они умрут, он мне ответил: «Да, без проблем».

В этот момент я разозлилась и спросила: «Откуда у вас появилось медицинское образование? Вообще-то после девятого класса к нам не берут». Но потом я поняла, что если нашу бригаду (два фельдшера и водитель) оставят здесь, то я несу ответственность не только за своих, но и еще за четырех человек, которых я бы смогла вывезти из этого ада, даже если они получат штраф. 

Нам пришлось вызвать еще одну бригаду скорой помощи – мы можем вызвать сами на себя второй экипаж с другой подстанции скорой помощи, чтобы отстаивать этих 18-летних ребят. Я боялась, что их уведут обратно в камеры и скажут, что никого здесь не было. Своих четверых мы забрали — нам повезло. 

Это был наш последний вызов, мы сменились, когда привезли пациентов в 9 утра. Коллеги, которые ездили туда на вызов позже, говорили, что забрать побольше народа было проблематично. Или давали увезти одного человека, или могли вытаскивать прямо из машины пациентов с черепно-мозговыми травмами, говорить, что они не больны, и уводить обратно в камеры. Одну бригаду выгнали с формулировкой «За сочувствие». Вы оказываете им помощь – значит не имеете права тут находиться. 

Были ситуации, когда открывалась дверь [машины скорой помощи]: «Ты, ты и ты, вам не нужна помощь, мы передумали, выходите». Мой знакомый Максим Солопов, корреспондент отдела расследований «Медузы», был задержан в первую ночь жесткого разгона 9 августа и отпущен с депортацией [в Российскую Федерацию] через двое суток. За это время к нему дважды вызывали скорую помощь, у него была травма головы, ему было сложно стоять на ногах. Но забрать его не позволяли. Ему забинтовали голову, и врачи сказали, чтобы не снимал повязку, авось меньше бить будут. 

Мне трудно объяснить, чем руководствуются люди, которые избивают подростков 16-18 лет до такого состояния, что приходится вводить этих пациентов в медикаментозную кому. Или как у диабетика можно вырвать инсулиновую помпу – ведь это может действительно убить. Такие ребята, очнувшись в больнице, не сразу верят, что их не повезут обратно в СИЗО. 

Всё это страшно и не нормально».