Григорий, санитар оперблока: «Работаю до первой смерти на операционном столе»

Я шел работать санитаром в онкологию из-за хандры и в поисках своего Я. Занимаюсь подготовкой к операциям: завязываю халаты хирургам, включаю приборы, наливаю растворы, после действа убираю и мою инструменты. В последнее время позволяют проводить некоторые манипуляции с пациентами – ставить катетер, например.
Крови я никогда не боялся. Вид кишок меня тоже особо не берёт. Но теперь у меня обостренное восприятие запахов. Когда я выхожу из корпуса, резко воспринимаю все, что долетает до моего носа.

Сами раковые опухоли видел. Более того, я упаковываю удалённые органы, так называемые препараты. Это не очень приятное ощущение, когда ты трогаешь ещё тёплые внутренние части чужого тела. Сама опухоль плотная, сдавить ее трудно – будто яблоко сжимаешь. Более удивительная штука – метастаз, белый комок, который ещё плотнее и способен занимать половину печени. Могу сказать одно: чтобы запустить в себе опухоль, организму нужен отправной пункт, сильный стресс. Все болезни – от нервов, и рак – не исключение.

Что меня впечатлило тут больше всего – пейзажи детской онкологии. Удивительные дети там: им по девять лет, но у всех взгляд, будто им уже по 40. По людям, которые лежали передо мной на столе, могу сказать, что в большинстве выглядят они удручёнными и испуганными. Операций со смертельным исходом при мне не было. Да и вообще, я поставил себе условие, что работаю до первой смерти на операционном столе.

Для многих операция выступает эффектом плацебо. Она может не принести пациенту нужного эффекта, но после нее он поверит в свое выздоровление.

Я слышал о людях, которые победили рак и ушли из этих стен счастливыми и с просветлёнными глазами. Но их процент совсем небольшой. «Чудеса» случаются, но редко. Большинство же чувствуют себя обреченными. Логика простая: «Все равно умру, так хоть под наркозом не так страшно». Я прихожу к мнению, что хирургия спасти человека не может: в лечении скальпелем идет удаление результата. Мне кажется, что онкология – это следствие мировосприятия.

Лично у меня сильно внутри ничего не изменилось – я не в том возрасте уже. Но есть ощущение того, что я делаю что-то полезное и помогаю людям. Вообще, это место вытягивает энергию, мне сложно представить, как люди здесь могут годами работать.

Егор, техник: «Если обращать на все это внимание, то есть спокойно не сможешь»

Само здание выглядело добротным. Помню, что в первый день моей работы было очень холодно, и бабушка лет 70-ти каждому, кто к ней подходил, говорила, что гардероб работает до пяти вечера – чтобы не задерживались. Главный принцип инструктажа в этом учреждении – не покалечиться самому и не покалечить других. Разумеется, что за этой формулировкой стоит куча нормативных документов, которые я читал. А потом ещё минут 40 слушал про технику безопасности на «объекте». Моя работа не имеет ничего общего с высокотехнологическими процессами. Я обычный техник. Приходит заявка не ремонт оборудования – я сообщаю инженерам, а потом делаю обход прикрепленных ко мне отделений. Ну и если какая мелкая поломка – занимаюсь ее ремонтом, насколько это посильно. Не могу сказать, что это специфическое место сильно меня изменило. Может быть, не такой большой опыт работы. Но что свободного времени у меня теперь мало – это точно. Ну и, может быть, я стал спокойнее относиться к смерти. Рано или поздно все там будем. И даст бог, мимо моего места работы.

Я не медик и не ученый. Учусь на заочном в университете на историка. Что я знаю про рак? Рак – это опухоль. В каждом из нас живут раковые клетки, просто они «спят». Знаю ещё, что большинство онкологических заболеваний в Беларуси приходится на рак легких (спасибо наглядной агитации в коридорах). К счастью, ни я, ни моя семья с этим не сталкивались.

Обстановка моего кабинета весьма спартанская. Мебель, лампы да и вообще абсолютно все в нем ещё со времен правления Горбачева в стране Советов. На потолке большими хлопьями шелушится краска. Многие вещи, который списали, наверное, задолго до моего рождения валяются у нас. Доживают свой век, так сказать. Хотя начальники свыше поговаривают, что близится ремонт. Бывают такие дни, когда на работе у меня много свободного времени. Тогда я сижу и читаю.

Последней прочитанной книгой стал «Раковый корпус» Солженицина. Символично, конечно. Если сравнивать книгу и то, что я вижу вокруг, то общее – несомненно – воля человека к жизни. Девиз «не сдаваться до последнего» – вот что объединяет тех, кого я здесь вижу и эту книгу.

Со временем, пока работаешь, перестаешь обращать внимание на запах. А так, всякого тут увидишь. Много крови вокруг, разные изменения в организмах людей. Отверстия в горле от кониктокомии, у кого-то свисает на шланге баночка с кровью – дренаж. Если обращать на все это внимание, то есть спокойно не сможешь. Или даже спать. Верю ли я в технологическое будущее и человеческое совершенство? Не знаю.

Иногда мне кажется, все вокруг – это какие-то путешественники, которые летят по спирали, но никогда не достигнут центра. А там, в центре, и есть то самое светлое будущее. А за бортом лишь пустота.

Вот тут и виден какой-то баланс. Те, кто «упал» в центр, выживут. Или, точнее, переживут. Удел остальных – пустота. Все пациенты совершенно разные. Под общую гребенку их грести никак нельзя. Кто-то смирился с тем, что жизнь вскоре оборвется, а кто-то намерен сражаться со своим недугом до последней капли крови. Кто-то злой на тебя и орет, будто ты виноват во всех его бедах. Мне кажется, что болезнь – это крайняя форма выражение характера человека. Тем более такая, как рак. Тут ты сталкиваешься один на один со своим внутренним врагом, и тебе решать, какое оружие и какую стратегию ты будешь применять.

Какого-то жаргона по отношению к пациентам у нас нет. Есть только названия фирм и приборов. Всякие денситометры, спектофлуориметры, линейники (линейные ускоритель частиц) и прочее сложные речевые конструкции, которые связаны непосредственно с лечением. Работники не рассказывают нам каких-то мифических баек. От них я только узнал, как выглядели Боровляны в начале 80-х. С трудом верится, что на фоне всей этой плотной застройки когда-то были поля учебного хозяйства.

После того, как я начал тут работать, конечно же, произошли изменения «внутри меня». Вообще, я никогда не был оптимистом. А теперь и подавно им не буду. Но могу сказать, что во мне таится стремление к чему-то светлому. Хочется забыть всякое черное, что творилось в моей жизни, и начать все с чистого листа. Но вместе со всем этим возникает ощущение, что ты просто шестеренка или винтик в системе. Полезный, но легко заменимый на другой. Наша техническая служба на фоне врачей незаметна. Но без нас здесь бы все остановилось. Поэтому есть ощущение какой-то миссии. И если уже говорить о смерти, что тут не редкое явление, то мне кажется, этот мой небольшой вклад в медицину не делает мою жизнь бесполезной.

Михаил, программист: «По внешнему виду большинства и не скажешь, что они чем-то больны»

Не могу сказать, что я когда-либо знал о раке больше, чем другие в нашем обществе. Некоторые мои знакомые и родственники умерли от рака. Но не сказать, что я сильно вдавался в детали. Это не та вещь, о которой хочется расспрашивать. Одно ясно: рак хоть и смертельная болезнь, но если не запускать, на ранних стадиях поддается лечению.

Вообще, в большинстве случаев люди не хотят говорить на тему онкологических заболеваний и выказывают негативное отношение к вопросу. Но это и не удивительно. Это болезненная тема.

В РНПЦ я работаю программистом. Моя задача – установка, настройка, и ремонт компьютерного оборудования, обслуживание сетей.

Я пришел на эту работу в январе 2011 года. Работа как работа: первое время вникаешь, а потом начинается рутина. Никаких острых и противоречивых чувств, ощущений.

Но это во многом зависит от ситуаций, с которыми сталкиваешься и от собственного отношения к ним. Медперсонал, в отличии от меня, непосредственно работает с пациентами, видит больше, чем я, – и для них наверняка всё по-другому. Хотя, все зависит от конкретного человека.

В целом, с пациентами я практически не общаюсь, да и контакт косвенный. Да, я постоянно их вижу, но чтобы у нас когда-то зашел серьезный разговор – такого никогда не было. Так, бывает, подскажу, где какой корпус находится… Непосредственный контакт у меня только с сотрудниками, а у них я по поводу медицинских нюансов не расспрашиваю. Это их сфера, и каждый занимается своим делом. Опять же, не стоит забывать про врачебную тайну.

Нужно добавить, что пациент – понятие довольно широкое, поэтому всех обобщить нельзя. К примеру, человек пришел рентгеновский снимок легких сделать – он же тоже пациент и вполне может быть здоров, а просто пришел на диагностику. Плюс, посетители. Родственники или друзья пациентов стационара. Каждый день видишь довольно большое количество людей. А уж есть ли у них какие-то онкологические заболевания или нет, меня как-то не интересовало. Это личные вопросы.

К тому же внешне часто люди вполне здоровы на вид. И это, кстати, одна из основных причин, почему рак диагностируется на довольно поздних стадиях. Часто на ранних стадиях он себя практически ничем не проявляет. Другое дело – когда ты видишь людей после химиотерапии. Они без волос на голове, измученные и бледные. Девушки часто в платках после этого ходят. Ну, или после хирургического вмешательства. Тогда, конечно, внешне видно, что с человеком далеко не все в порядке. А так, по внешнему виду большинства и не скажешь, что они чем-то больны.

Атмосфера неоднородна. Бывает, всякое тут увидишь. Бросается в глаза чаще всего именно не внешний вид, а состояние внутреннее, психологическое. Когда, например, видишь человека, который находится в полной апатии. Некоторые сидят и плачут, некоторые наоборот выходят с хорошим настроением – возможно, им сообщили, что они здоровы и подозрения не подтвердились. Вообще, отношение человека к смертельной болезни – это, прежде всего, его личное отношение к факту неизбежности собственной смерти. А от чего уже это случится – нет особой разницы. Но надо знать, что желание человека жить способно победить любую болезнь.