Начиналось с того, что я просто писала акустические песни, то есть я все делала сама и это было такое сугубо мое. Потом однажды я познакомилась с Васей, и мы начали делать наработки на акустические песни, начали лезть в какую-то электронщину, экспериментировать со звуком, и у нас двоих стрельнуло: почему бы не попробовать расширить все это дело? Плюс мне были интересны два направления, я сделала акустику и Lilac чем-то таким контрастным.
И как для тебя отличаются эти два проекта?
Lilac – это танцевальное что-то, космическое, такой экспериментальный поп, дискотека, а акустика – это живые инструменты, фолк, более женственное что-то, более интимное, иногда может быть что-то более душевное, больше стихов. Это просто два разных направления, два совершенно разных ощущения, как съездить в путешествие в горы и съездить на море.
В сольном творчестве все сугубо мое: какие-то мои мысли, переживания, все песни, очень выстраданные. Я ничего не примешивала чужого, я говорю так, как думаю. А с группой, конечно, все сложнее: идет работа с аранжировками, мы много спорим, много что-то меняем. Было много сложных периодов, когда у нас был ступор, мы не знали, как двигаться дальше. Но это интересно, потому что именно так начинаешь музыку познавать, когда общаешься с разными людьми, и они по-разному видят, как ты должен звучать. Это какие-то эксперименты, джем на репетициях, и из этого что-то рождается.
Поменялось ли твое отношение к музыке после того, как твоя работа стала более видима?
Ну как сказать, я стараюсь все время быть предельно искренней в том, что я делаю, и я, наверное, просто перестану заниматься музыкой, если я начну делать что-то под кого-то. Для меня это, прежде всего, самовыражение, то, без чего сложно существовать, и я не хочу это ни в коем случае превращать просто в источник наживы, превращать занятие музыкой в профессиональную деятельность только потому, что деньги нужны. Так что я стремлюсь к тому, чтобы отношение не менялось. В силу того, что ты общаешься с разными людьми, слушаешь разные мнения, бывает, что они начинают на тебя влиять на подсознательном уровне, но стоит учится это все не подпускать к себе близко.
фото: Денис Коробков
В медиа часто акцентируется твой возраст, то, что ты рано начала заниматься музыкой. Что ты об этом думаешь?
Мне кажется, что возраст в этой ситуации не главное, потому что пройдет какое-то время и все забудут, сколько мне было лет, когда я начинала что-то делать. Может, дело даже не в том, что я рано начала, а в том, что я связалась довольно рано с группой (в 16 лет – прим. авт.).
Мне говорят: «Девочка, у тебя еще единороги в голове прыгают, а тебе там надо что-то делать с мужиками взрослыми».
Просто кто-то приходит к музыке позже, кто-то сразу понимает, что ему это нужно. Для меня это был способ самовыражения с ранних лет, я на табуретки залазила, у меня были какие-то поэтические вечера. Я тогда наглая была, и у меня еще не было стоп-крана в голове, я ходила по гостям, пела всем песни. Были и такие классические стадии типа музыкалки (по классу аккордеона – прим. авт.), когда ты еще не можешь ничего нового сказать, просто этим занимаешься. А позже захотелось что-то придумывать.
Лет с 12 я начала учиться на гитаре играть сама, все методом тыка пробовала, и мне кажется, мне это помогло больше, чем если бы меня кто-то учил. И уже под гитару я начала писать музыку, но я отталкивалась скорее от песни: сначала мне просто нравилось петь, я пыталась каверы играть, а позже уже сама начала что-то писать. Был период, когда я в группе играла, но все было очень несерьезно, все были маленькие и просто дурачились. Писать музыку уже серьезно я начала лет в 14. Как-то так все по кусочкам собиралось.
А что дала тебе музыкальная школа?
Хотя бы то, что нет сейчас какого-то затупа, когда ты начинаешь с музыкантами общаться. Базовая музыкальная грамота, я считаю, должна быть. Как и художник, который должен рисовать что-то абстрактное, должен знать классическую школу. Но программа в школе не адаптируется конкретно под какого-то ребенка, это какой-то набор произведений, который ты должен уметь сыграть к концу музыкальной школы, какая-то базовая нотная грамота, но не более того. И кто-то мало выносит для себя, а кому интересно, двигаются дальше и не останавливаются чаще на каком-то одном инструменте, пишут сами музыку…
Насколько важна для тебя лирика в песнях?
Важна. Бывает, конечно, что музыка перекрывает, и ты не сможешь перегрузить песню просто из-за того, что в нее столько не влезет. Но все-таки, когда я пишу, я стараюсь, чтобы был смысл, без него как-то неудобно, что ли. Если смысла не будет, можно за неделю сделать целый альбом просто мелодий каких-то, они могут быть оригинальными, но текст ни о чем, и ты просто поставишь на полку с одинаковыми альбомами еще один. Я понимаю, все, о чем пишу, и мне потом как-то увереннее об этом говорить, а если буду всякую ерунду делать, то зачем это вообще кому-то показывать.
А ты всегда писала песни на английском?
На русском тоже что-то было, но это было как-то так несерьезно. На английском сначала было подражание кому-то или просто чужие песни, а потом что-то начало в голове появляться. На русском я бы еще сильнее запаривалась по поводу текста. Когда ты на языке говоришь, ты должен пользоваться им на все 100%, но это сложнее, потому что ты знаешь больше слов, и тебе хочется выразить максимум, и когда ты знаешь много слов, выбрать очень сложно. А когда пишешь на английском, некоторые вещи ты черпаешь интуитивно. Когда я пишу на английском, у меня этот процесс чем-то напоминает то, как Маяковский и вообще футуристы писали свои стихотворения: они выбирали какие-то звуки и развивали их в слова, и было какое-то ключевое слово, вокруг которого начинало все вертеться, у меня что-то вроде того. Я понимаю благодаря музыке, о чем должна быть песня, это слово как-то обрастает, и в конце все уже оформляется в цельную композицию. А когда я писала на русском, то замечала, что сначала уже хочу какую-то историю рассказать, а после дополнить ее музыкой.
Какие другие белорусские музыкальные проекты тебе близки или интересны?
Я так часто над этим вопросом думаю. Конечно, у меня есть пару групп, которые мне очень нравятся. Например, Sang Sattawood, которые недавно альбом презентовали. Ну какие-нибудь Toobеs – это уже по умолчанию, я считаю, что они уже состоялись как музыканты. Akute из Могилева тоже вроде неплохие ребята. Но у нас все равно все вторично, мне сложно удивляться, потому что меня тянет на что-то такое невиданное: если бы кто-то там начал на пиле играть или у нас появился бы квартет виолончелистов, наверное, я бы заметила. А так смотрю что-то – и понимаю, что уже видела такое, поэтому мне все равно, что происходит на музыкальной сцене.
Есть достаточное количество белорусских групп, которые ориентируются на западные стили. Про них говорят, что они звучат «на уровне», и это как будто хорошо, но на самом деле лишь значит, что они копируют какие-то западные группы. Что ты об этом думаешь?
Мы по определению не можем звучать так, как музыканты в том же стиле звучат там, потому что наши студии, звукорежиссеры и просто вкус, который найти очень сложно, обрубают все. Допустим, мы сводим песни своими силами, но это далеко не то, что хотели бы видеть. Мы делаем максимум здесь – но если бы мы записывались не здесь, все было бы совершенно не так. Мне кажется, все это стремление быть будто западным музыкантом не оправдается. Если западный человек слушает белорусскую музыку, ему будет интереснее услышать что-то культурно другое. Вот, допустим, PortMone, «Гурзуф» – у них колоритная музыка.
Надо развивать то, что у нас есть, но никто за это браться не хочет. Все смотрят, как там, и считают, что они могут так сделать, но на самом деле никто не может.
Где бы тебе хотелось выступать в Беларуси? В каких местах, для какой публики? Насколько это сейчас удается?
Я не знаю вообще, нужно ли нам в Беларуси популяризировать как-то свою музыку. Мне, конечно, приятно, что мы кому-то нравимся, нас куда-то приглашают, но почти все мероприятия, где мы играли, подчеркивали, что у нас сложная для реализации музыка, сложно нас отстроить на сцене. У нас с Lilac такая музыка, которая должна исполняться на хорошем звуке, в ней много всего – компьютерная составляющая, живые инструменты, мой голос – и сделать, чтобы это все звучало цельно и ничего не терялось, очень сложно.
Были разговоры, что вами заинтересовался лейбл Sony BMG.
Да, было много аналогичных мутных историй. Мы тогда играли на разогреве у Brainstorm, но это был не сам лейбл Sony, потому что они распались, а представитель, который там работал, у теперь них какое-то ответвление от Sony. Мы ему что-то отсылали, но потом он куда-то пропал. У нас были истории и с группой Hurts, которые нас послушали, похлопали, «ребята, класс» и потом тоже куда-то пропали. Как показывает практика, пока ты не приедешь и не тыкнешь это все в нос, не скажешь: «Мы никуда не уйдем», это не работает. Мы потом просто не стали наглеть, потому что понимали, что у нас еще лайвы не на тех уровнях.
А что ты вообще думаешь о лейблах и о музыкальной индустрии? Не боитесь ли вы оказаться зависимыми?
Я пока не представляю, какой должен быть лейбл, чтобы мы с ним что-то подписали, потому что сейчас мы просто попадем в рабство и будем ездить с концертами за фиксированную непонятную плату. Сейчас все перешли на какой-то самиздат. Конечно, если бы что-то выгорело крупное, мы бы задумались. Но подписав контракт даже с каким-то крупным лейблом, ты так же рискуешь оказаться потом ни с чем. В общем, все решают сейчас лайвы, я не верю уже в лейблы, в диски, в то, как это было раньше.
Ты уже упоминала, что играла на аккордеоне в ска-группе. Расскажи, какие у тебя были впечатления, что нравилось, почему перестала там играть.
Это было очень давно и несерьезно, баловство такое, все были маленькие и просто дурачились. Это была очень гаражная такая штука, которая соединялась со всевозможным трэшем. Но я тогда уже поняла, что в группе интересно, в ней больше возможностей для реализации.