Предисловие от автора материала

«Когда я только начинал работать над темой гомофобии, мне казалось, что сейчас посыплются десятки историй про дискриминацию, ненависть и, в конечном итоге, насилие. Все мои знакомые подтверждали, что выросли в среде ненависти и давления, но детали рассказали только единицы. Примерно с тем же самым я столкнулся, когда в свое время делал материал с ветеранами Вьетнамской войны. «Советские специалисты по сельскому хозяйству», попадавшие под удары ракет «воздух-земля» и заряжавшие зенитно-ракетные комплексы С-75 все как один подтверждали, что воевали, но никто не говорил подробностей. Только один дедушка признался, что несколько лет после этого у него гнило лицо. Люди не хотят говорить о пережитом насилии. Особенно, когда это насилие становится частью их повседневной жизни. Насилие, которое ты ждешь, видишь, ощущаешь ежедневно. Ненависть, к которой ты всегда готов, для который ты априори – цель. И причина только в том, что твоя ориентация отличается от большинства представителей твоего пола. Из двух десятков человек, с которыми я попытался сделать интервью, говорить согласилось только несколько. И их мне хватило, чтобы понять, насколько громадна та пропасть ненависти, через которую мы живем друг с другом в одном обществе».

Алексей, 31 год, бизнесмен: «Меня хотя бы не убили за то, что я гей. И на том спасибо».

«Меня начали избивать еще в школе. Били, потому что я не был «правильным парнем». Чаще всего было так: придавливали входной дверью к стене. Выбраться, разумеется, я не мог. Брали мокрую половую тряпку, лупили ей по лицу. Брали деревянную швабру, били по ногам. Я не скажу, что физически слабый парень. Но в таких процессиях принимало участие не менее трех, четырех человек. Остальные были молчаливыми свидетелями. После этого у меня кроме ненависти к людям развилась и клаустрофобия.

Среди геев почему-то распространено мнение, что девушки более снисходительно к нам относятся. Мол, модно завести друга гея. В средней школе моего города это было не так: казалось, девушки и становились зачинщиками этих вакханалий. От них презрение исходило еще большее, чем от тех упырей, с которыми меня свела судьба. Родители к моей ориентации относились безразлично. Хотя это скорее негативная безразличность: они предпочитали не замечать того, что со мной происходит, и поэтому про перевод в какую-нибудь другую школу или про переезд в другую страну мне и мечтать не приходилось. Учителя смотрели нормально: драка и драка, никто там разбираться не будет. В милицию, разумеется, обращаться смысла не было. Кто был наш школьный психолог – знать не знал все 11 лет, пока там учился. Интернета тогда не было никакого, город маленький, поделиться своим видением мира мне было не с кем. И, поверьте, мой случай еще не такой страшный. Меня хотя бы не убили за то, что я гей. И на том спасибо.

В университете все продолжилось, хотя уже не били. Просто моральное давление. Один пожелали сдохнуть от СПИДа, хотя я тщательно слежу за своим здоровьем. Но, тем не менее, в столице попроще. В Минске люди более либеральные, терпимые. Поскольку наша специальность во многом была педагогическая, то многие «переживали», мол, как такой как я пойдет работать к детям. Но все это мелочи. Именно в университете впервые в своей жизни я встретил друзей гетеросексуалов, которым было плевать на мою ориентацию. Я всю жизнь увлекался игрой на бас-гитаре. В студенчестве играл в одной панк-группе, мы часто тусовались на репетиционных точках. И вот, однажды решил признаться ребятам, что гей. Просто хотелось сказать об этом, образовалась некоторая доверительная атмосфера. Волновался, как ребенок. А когда сказал, те просто смотрели на меня равнодушно и в ответ спросили «А нам то что с того, что ты гей? Нам до лампочки…». Наверное, впервые в жизни я расплакался, но от радости. Такое позитивное равнодушие ко мне, без сочувствия и агрессии – самое ценное, что может подарить общество. Впервые в жизни свою гомосексуальность я воспринял не как проклятие, а просто как данность, с которой надо как-то жить, радоваться простым вещам, слушать музыку, ходить в кино.

Все, чего бы я хотел от нашего общества по отношению к ЛГБТ – это безразличия, за которым не стоит агрессия. Я не верю, что когда-нибудь смогу заключить гей-брак или усыновить ребенка. Может, мне этого и не хочется пока. Хочется только одного – чтобы на нас просто перестали обращать внимание».

Елена, 30 лет, учитель в средней школе: «Не может лесбиянка три года проработать в школе, встретить близкого человека в гетто секс-меньшинств и уйти от мужа в собственное настоящее»

«Что отвечать 30-тилетней лесбиянке в Санкт-Петербурге, когда ее спрашивают про дискриминацию ЛГБТ? Занимать себя ностальгией по родному Могилеву и рассказывать всем надоевшие, душещипательные истории за свою нелегкую жизнь секс-меньшинства. Ты хочешь, Андрей, услышать от меня истории про дискриминацию геев, будучи сам гетесексуалом? Ты их услышишь. Я хорошо понимаю гетеросексуальный люд вроде тебя, на который выливается ушат проблем каких-то там половых извращенцев, да еще требуют с пеной у рта толерантности и прав со свободами. Согласна. Самое невинное звучит как «спите с кем хотите, только на каждом углу не трубите о своих мерзостях». Считается ли этот один стереотип унижением наших прав? Нет? Да? И я не знаю.

Кажется, проблем у лесбиянок в Беларуси и России нет. Развею ЛГБТ мифы, призванные развратить умы порядочных людей. Вот есть личность. С двумя ногами, двумя руками, головой, сердцем и паспортом гражданина. Всем известно, что «пид*ры» натуралам не ровня. Это содомиты и пятая колонна. И дядя по телеку сказал – против них станем дружить. Надо же защитить детей от факта их существования, а гомосексуальных детей, вероятно, от факта существования собственного. Но, безусловно, меньшинства никто не обижает. Тем более лесбиянок. Ладно геи – они в «попу сношаются» и все сплошь жизни своей не видят без педофилии и СПИДа. Но кто эти заблудшие дурочки, на которых мужика нормального не пришлось?

Первым, с чем сталкиваешься по жизни, является довод, что лесбиянки – это извращенки, которые отстаивают права прилюдно афишировать свои богомерзкие пристрастия. Да уж, спору нет. Место лесбиянок – непременно в сфере порноиндустрии. Часто тебя, журналист, в порно сниматься отправляли, чтобы оскорбить? А меня – часто и самодовольно. Иди ты, Лена, в кино, например, вот там на тебя любоваться не грешно. Очевидно мы, «неправильные девочки» – это некая раса, берущаяся из пустоты в период полового созревания под влиянием моды и ЛГБТ. Детьми лесбиянки не были, а если и были, то особенными, не за них деды под Сталинградом полегли. И тот факт, что в садике Маша влюблялась в Мишу, а какая-то странная Валя – в Машу, не имеет значения.

Потому что расстройство это сексуальное, до полового созревания речи ни о каком лесбиянстве идти не может. У лесбиянок чувств и привязанностей нет, они думают только о Земфире, и то – вагиной. Все человеческое этим существам, безусловно, чуждо, как та платоническая влюбленность, когда исписываешь сердечками поля тетрадок в начальных классах. А еще волшебные чувства переходного возраста, невинные и светлые, как желание повторить подвиг Ромео и Джульетты в юности. Или мечтания о детях и активной жизни в зрелости, о родной душе на пороге вечности в старости. Лесбиянки созданы гнить по притонам и квартиркам, сношаясь 24 часа в сутки вдали от людских глаз. Они не мечтают ни о подвенечном платье на празднике их жизни, ни о целевом использовании собственных репродуктивных органов с целью рождения собственных детей, которым можно будет позвонить на пенсии под Рождество. Ни о простом человеческом счастье, конечно. А если б и мечтали, то нет ничего слаще «нормальным людям», как осознание того, что грешник получает ад обесцененного существования при жизни, где-то на рубеже беззаботного детства и первой влюбленности.

Пройдемся по конкретике из моей жизни. Вот, например, Валя. Выросла в полной благополучной семье советской интеллигенции. Мамка и папка адово веровали, что в переходный возраст ее странные увлечения пройдут. Дело в том, что Валя влюбилась впервые в жизни лет в 13, и сразу в девочку. В провинциальной белорусской дыре ни единой живой лесбиянки она не видела. Поэтому встречалась с ее братом, чтобы бывать с ней в доме, принюхиваться к запаху ее волос, обсуждая мальчиков, и даже поцеловать ее единственный волшебный раз на правах мастер-класса. Когда ты ровесник Вали, то слышишь такие слова как «маригинал» на уроках обществоведения. А еще тебе говорят, что лесбиянки – это маргинальный элемент, продукт субкультуры. Они не размножаются, страдают психическим заболеванием. Таких надо изолировать, да? Представить ребенка лесбиянки страшно. Очевидно, он вырастет педофилом и зоофилом, насмотревшись на мать. А потому жить лесбиянки должны в гей-клубах. Лучшее дело жизни лесбиянки – приторговывать спайсом по месту проживания и совращать 13-тилетних любителей японский анимации. Закончить педагогический университет, если ты извращенка – никак нельзя. Нельзя выйти замуж в момент очередного внутреннего конфликта, когда ты понимаешь, что невозможно жить собственной жизнью. Лично я вместо замужества серьезно думала посвятить себя религии. Это как альтернатива уходу в монастырь. Ведь человек в извращенке любит не кого-либо из гей-клуба, а ту самую девушку, волосы которой пахнут родным, с которой столько общего и важного.

Она выходит через месяц замуж, и ты от отчаяния делаешь то же, под давлением обеспокоенных родных. Лесбиянка не может быть рядом с любимым человеком. Самое больше наше счастье – кратковременные связи с совершенно чужими девочками тайком от мужа, который страдает по непонятной ему причине ввиду холодности супруги. Не может лесбиянка три года проработать в школе, встретить, наконец, близкого человека в гетто секс-меньшинств, уйти от мужа в собственное настоящее. Затем бороться с местью мужа и социальными службами, любить детей, вылететь с работы из-за принудительного камин-аута, напоследок получить коллективные проклятья от всех родных, потерять добрую половину друзей, а другую половину возненавидеть на почве чрезмерного интереса к твоей персоне. Потерять в итоге и любимую девушку, отношения с которой не выдержали всех сопутствующих переворотов. Остаться с детьми в чёрной депрессии, вернуться к мужу, не иметь с ним интимной жизни и не иметь жизни в принципе. Этого всего не может быть! Это слишком похоже на дурной сон. Ты можешь написать, конечно, что это и есть «дискриминация ЛГБТ». Только вот за этим словом или фразой ты никогда не поймешь, через какой ад нам надо пройти, чтобы просто быть с любимым человеком, растить детей и жить обычной жизнью».

Влад, 21 год, студент: «Я читал книгу Алексиевич «Цинковые мальчики». Там она пишет, что ветераны Афгана узнают друг друга по взгляду, не произнося ни слова. Мне кажется, мы так же себя узнаем, потому что с самого детства переживаем давление»

«Дискриминация, говоришь… Этого слова явно недостаточно. Геноцид звучит ближе. Целенаправленный геноцид – еще лучше. Самое сложное – это справиться не с гомофобией в обществе, а с внутренней ненавистью, которая годами копится в обществе, навязанном натуралами. Непонятно? Ты когда-нибудь держал любимого человека за руку? Целовал его в аэропорту, на остановке, в машине? Обнимал, пока вы стоите в очереди в гипермаркете? У меня ничего этого никогда не было и не будет. Был любимый человек, и на том спасибо. Нашлись, встречались, занимались любовью.

Проблема нашего существования – не сиюминутная дискриминация. Это среда ненависти, в которой нам довелось расти. В каждом из нас накапливалась эта ненависть, и мы все – как ветераны войны, которые уже никогда не забудут ужаса военного лихолетья. Я читал книгу Алексиевич «Цинковые мальчики». Там она пишет, что ветераны Афгана узнают друг друга по взгляду, не произнося ни слова. Мне кажется, мы также себя узнаем, потому что с самого детства переживаем давление. Сначала это диалог со своей совестью, что ты не такой. Потом – невозможность кому-либо признаться в своих симпатиях. Сейчас есть интернет, есть группы поддержки. У людей лет 20 назад ничего этого не было. Вот так и получалось, что сидишь за партой с ярым глуповатым гомофобом пару лет, а он даже не догадывается, что ты гей.

Мне повезло больше других. Меня не били в школе. Не били в университете. Не убивали моих друзей. И за это я могу уже считать, что мне повезло. Когда я думаю про такие радости, мне кажется, что сами геи – хуже гомофобов. А все потому, что никогда у нас не появится свой Спартак, который поднимет восстание и просто заставит задуматься, что мы такие же люди, ничуть не хуже. Точнее, что наша ориентация не должна быть причиной, по которой нам дают какие-то оценки. Я не думаю про детей и семью только по той причине, что этого даже в мыслях нет в нашей стране. Такое невозможно. Это все равно, что для тебя подумать, что ты сядешь в ракету и будешь пить коктейль на марсианском вулкане Олимп. И еще не верю, что что-то изменится. Такая вот жизнь в гетто получается».