KYKY: Фильм «Десятка» обсуждают, наверное, все. Как так вышло, что кино с актерами-любителями вдруг вошло в лист наиболее важных событий года по версии «Сноб»? В культуре начинается новая эра или это спонтанное стечение обстоятельств?

Владимир Козлов: Фильм доказывает, что кино можно снимать и без бюджета — если есть желание и есть, что сказать. Меня радует, что фильм воспринимают всерьез, ставят в один ряд с картинами, у которых был несравнимо больший бюджет. И, конечно, мне хотелось бы, чтобы он подтолкнул других людей снимать вне индустрии, и даже оказался бы частью какого-то нового тренда. Но случится это или нет — сказать сложно. Безумных и отчаянных людей, которые, как мы, готовы снимать «полный метр» без бюджета, все больше, и технические возможности есть. А вот сделать так, чтобы твой фильм увидели — это уже проблема. Было бы очень круто, если бы фестиваль дебютного кино «Дух огня», на котором была премьера «Десятки», превратился в российский «Санденс», который дает площадку фильмам, снятым вне индустрии. Или это будет какой-то совершенно новый фестиваль, или существующие фестивали будут более внимательно следить за независимым кино. Если это произойдет, можно будет говорить о новой эре в культуре.

KYKY: А можно ли как-то заработать на всей этой теме сейчас?

В. К.: Заработать на безбюджетном кино практически невозможно, да и снимают его очень мало. На международном фестивале «Дух огня» в России из полнометражных фильмов было представлено два коммерческих высокобюджетных фильма, два фильма, снятых за счет денег Министерства культуры, и четыре фильма таких, как наш. Но перспектива развития есть.

Три года назад обычным людям стали доступны профессиональные цифровые камеры, и теперь любой, у кого есть $2–3 тысячи, спокойно может стать и режиссером, и оператором. Но самое тяжелое — это довести отснятый материал до презентабельного вида.

KYKY: Ваша книга «Варшава» частично описывает Минск начала 90-х. Есть ли вещи здесь, по которым вы испытываете ностальгию? Может быть, это какие-то ныне закрытые забегаловки или места?

В. К.: Ностальгия — она не по каким-то конкретным вещам, а по тому «куску жизни», когда тебе 20–25 лет, «все еще впереди». Минск был частью этого «куска жизни», фоном, на котором он происходил. Время было мрачное, жесткое — в такое время нужно жить настоящим моментом, не думать о том, что завтра. Потому что завтра все равно будет не таким, как ты его себе представлял. Но, несмотря на весь внешний негатив и жесткач, кайфа тоже было немало. Из мест вспоминается только клуб «Резервация» (позже — «Альтернатива»), главная для меня концертная площадка. Но это было уже несколько позже, в середине — конце 90-х.

KYKY: Экранизация Вашей повести «Десятка» прошла в Челябинске, хотя сама повесть описывает, несомненно, белорусские просторы. Что общего у всех больших городов Восточной Европы от Бреста до Екатеринбурга?

В. К.: Все верно. Действие повести происходит в Могилеве 1990-го года, а действие фильма мы перенесли в наше время и в неназванный крупный город, «роль» которого сыграл Челябинск. С одной стороны, пытаться воссоздать 90-е в безбюджетном фильме было невозможно, а с другой стороны, это было и не нужно. Такая история могла произойти в 90-м, может произойти и сейчас. А на визуальном уровне — несмотря на все изменения за последние двадцать с лишним лет — все крупные города бывшего СССР похожи друг на друга. Дома строились по одним и тем же или похожим проектам.

Помню, мне бросилось в глаза, насколько кусок центра Челябинска похож, например, на центр Минска в районе улицы Красной и бывшей Варвашени. А уж про спальные районы и говорить нечего — они во всех постсоветских городах, где я был, выглядят примерно одинаково.

KYKY: Можно ли рассматривать современную Беларусь в качестве социалистической антиутопии, если посмотреть на эту страну с точки зрения литературного героя?

В. К.: Для меня сегодняшняя Беларусь — это то, о чем мечтали советские реформаторы 80-х во главе с Горбачевым. Этого они хотели добиться своей перестройкой: некоего гибрида социализма и капитализма. Я даже написал в свое время эссе под названием «Страна победившего социализма». То есть, с одной стороны, у людей есть доступ к бесплатному образованию и медицине, имеется достаточно жесткий контроль государства, а с другой, все, у кого есть деньги, могут покупать импортные шмотки, машины, ездить за границу. Единственное отличие — нет коммунистической идеологии. То есть, нет вообще никакой.

KYKY: На ваш взгляд, какие темы из истории Беларуси последних двух лет недостаточно задокументированы в книгах?

В. К.: Сложно сказать. Я хоть и приезжаю в Беларусь несколько раз в год, не настолько хорошо представляю себе, что происходит. К тому же, два года — срок небольшой. Мне как автору интереснее «вневременные» истории и то, что произошло уже довольно давно — двадцать лет назад или больше. Интересно «возвращаться» в то время, смотреть на него с позиций сегодняшнего дня. У меня, например, есть идея чисто «белорусской» книги, действие которой происходит во второй половине 90-х в Минске. В России такой материал мало кому интересен, потому что это именно «документирование» того времени и ощущений человека, живущего в той реальности.

KYKY: Ваша книга «1986» посвящена теме Чернобыля и серийным убийцам. На лицо синтез из демонических похождений Чикатило и самой аварии. Помните ли вы тот день в Союзе, когда узнали про Чернобыль и про орудующих серийных убийц в стране победившего социализма?

В. К.: Чернобыль помню хорошо. Слухи, которые ходили, информацию западных радиостанций, тогда как по советскому телевидению утверждалось, что все в порядке. Я учился в седьмом классе, и нас отправили на первомайскую демонстрацию, хотя из-за радиационного облака находиться на улице было нежелательно. Про серийных убийц узнал несколько позже. Чикатило задержали только в 1990-м, а «Витебское дело», фигурантом которого был белорусский маньяк Михасевич, широко в СМИ не освещалось. Тогда еще не было желтой прессы, которая бы про это писала. Уже потом, много позже, я сопоставил факты и понял, что поздне-советские серийные убийцы и Чернобыль были, в какой-то степени, частью одной истории под названием «распад советской империи».

KYKY: Сейчас вы снимаете документальный фильм о сибирском панке. Насколько, на ваш взгляд, это феномен? В чем особенность жанра, который часто используют панк-группы, играющие далеко от Омска и Новосибирска, даже в Минске?

В. К.: Это однозначно феномен. Настоящий панк-рок — что в Англии 70-х, что в Америке 80-х был музыкой не слишком интеллектуальной. Протест — да, нигилизм — да, но все это на примитивном уровне. А группы вроде «Гражданской обороны» и «Инструкции по выживанию» добавили к драйву и энергетике панк-рока еще и «интеллектуальное начало», и получилось ни на что не похоже.

Не зря, например, Massive Attack сделали программу на материале «Обороны» и Янки Дягилевой, перепели их песни по-русски. Ясно, что по-настоящему они в это не врубились, но масштаб явления осознали.

Вообще, для меня сибирский панк привязан к конкретному времени — второй половине 80-х. И закончился он в начале 90-х. Два «знаковых» события того времени: прекращение деятельности «Обороной» в 1990-м и гибель Янки в 1991-м. Но влияние этой музыки было огромным, и поэтому по всему бывшему СССР появились группы, играющие подобную музыку. В лучшем случае — это «развитие идей» сибирского панка, в худшем — откровенное эпигонство.

KYKY: Почему субкультурная молодежь остается интересной вне зависимости от времени и эпохи?

В. К.: Всегда интересны те, кто выпадает из общей массы, не «плывут по течению». Типичный, средний человек со стандартными вкусами интереса не представляет. Другое дело, что в последние годы субкультурность во многом деградировала, превратилась в элемент стиля. Интересно быть внутри субкультуры. Когда она только появилась, когда она яркая, крутая, когда людей привлекает идея, а не мода. То есть, круто, например, было быть панком в Англии середины 80-х или хиппи в Америке конца 60-х. А сегодняшние панки — это, в большинстве своем, парни и девчонки, которые слушают эту музыку и одеваются в соответствующем стиле. На идеи панк-рока им наплевать, но, с другой стороны, зачем им эти идеи, если они живут совсем в другом контексте?

KYKY: Как думаете, добились бы вы успеха, если бы литературное озарение пришло к Вам сейчас, а не два десятилетия назад?

В. К.: Если бы я начал свою творческую деятельность в 2013 году, а не в начале нулевых, то ничего бы из этого не получилось. Сейчас молодым авторам очень сложно. Интереса к новой восточноевропейской прозе нет. Сложилась ситуация, когда издатели не занимаются тем, на чем можно заработать большое количество денег. На данный момент я прорабатываю возможность экранизации моего романа «Домой». Хотелось бы привлечь серьезное финансирование и сделать из этого всего отличный проект.

KYKY: Ну и напоследок: есть ли место на земле, куда вы бы не хотели возвращаться никогда?

В. К.: Место плюс время. Город Могилев, школа номер семнадцать, 11 января 1984 года — первый учебный день после зимних каникул. Впереди самая длинная четверть, большая часть зимы и еще много всякого говна.