KYKY: Настя, мы встречаемся в гримерке Горьковского театра в перерыве между репетициями нового спектакля, где ты занята. Расскажи, почему ты до сих пор здесь? Ведь есть мнение, что в театре ничего особо нового не происходит. Почему ты здесь остаешься?

Анастасия Шпаковская: Хороший вопрос. Есть, наверное, такая сила, которая держит меня с детства, потому что я в этом театре работаю с 17 лет. В 16 я пришла в студию к Борису Ивановичу Луценко и через год сыграла в своем первом спектакле. Есть привязанность к людям, к группе. И есть, наверное, лень что-то радикально менять – много хорошего, человеческого и корней, пущенных в этом театре. Нет такого импульса, чтобы их вдруг выкапывать.

Я, честно говоря, не думаю про перспективы – я думаю про творческую жизнь. Хотя недавно у меня был сложный период, когда больше трех сезонов мне вообще не давали ролей. Но потом этот период закончился – может, как раз в тот момент, когда я почувствовала, что готова сделать какие-то рывки. Но сейчас я снова нахожусь в очередной порции иллюзий, насколько может быть интересна моя театральная творческая жизнь. 7 октября у нас сдача спектакля по пьесе Горького «Дачники», где у меня роль Марьи Львовны. Она человек с интересной судьбой – надломленной такой женской долей. Эта роль пришла ко мне очень вовремя, потому что 40 лет — это вроде как рубеж. А я порой чувствую себя ребенком и не могу ассоциировать себя с этими цифрами. При этом Марии Львовне 37 лет, она полюбила молодого парня и переживает, что уже старенькая. Пьеса-то была написана в те времена, когда люди в 40 не рожали, а были как бы старушками! И вот моя героиня борется с собой: нужна ли ей эта любовь или лучше спокойная, размеренная жизнь и персональный статус. Будет ярко, смешно и грустно.

KYKY: О, давай про возраст. Тебе 28 сентября исполнилось 40 лет. Ну и как тебе в этом возрасте? Сегодняшние 40 — это вчерашние 30, наконец-то «отросли мозги», ушел ли авантюризм в песок?

А.Ш.: Я вообще считаю, что возраст — это какая-то обманка. Чувствую себя обманутой в ключе этих цифр. Я понимаю, что энергетически, физиологически нахожусь прямо в самом расцвете сил. Я сейчас настолько в гармонии с собой, что это в принципе впервые так сошлось в моей жизни. Я всё время существовала рвано, в каком-то поиске, недовольстве, всё время в каких-то полудепрессивных, агрессивных, тоскливых состояниях. А сейчас наступил момент озарения.

Я знаю свое место, я знаю, что мне делать, мне есть куда двигаться и есть для чего жить.

И я могу сказать без всяких там салютований, что нахожусь в счастливом периоде жизни, куда, пусть болезненно, но вошла – и мне стало прямо очень хорошо. Я поняла, что выгляжу круче, чем в 20 или 30 лет. И чувствую себя в разы лучше, сильнее, увереннее, четче. Не понимаю, в чем проблема ответа на вопрос о возрасте: «Мне 40 лет». Я вижу только плюсы! Ни у одного 25-летнего человека нет и половины того опыта, который есть у меня.

Вспоминая свои 30 лет, могу грубо сказать, что я была дурная. Я находилась в пути, в поиске – и эта рванина из стороны в сторону, неосознанное скомканное существование не давали фундамента «кто ты и что ты». Ты не находишься здесь и сейчас, а мечешься между прошлым и будущим – и не очень-то в адеквате.

И я не считаю, что дошла до результата, просто передо мной открылись двери, как в стихотворении: «Я нашла, что искала, нашла. Ту дверь, в которую буду стучать неустанно, не часто, но постоянно. Она никогда не откроется... до глубоких морщин». Его я написала где-то в 25 лет. Так вот — она открылась, и морщины еще не глубоки (смеется).

И это я еще на резерве: ничего не колола никогда, как мать родила – кремом помазалась и пошла. И не задумывалась, хотя в окружении девушки-ровесницы уже сели на эту иглу и бубнят: «Уже надо, надо».

Но я как-то оттягиваю эти моменты. Когда мне действительно будет уже нужно, придумают что-то волшебное, что можно будет съесть таблетку и проснуться с 18-летним лицом. На лицо положить жабу, улитку под мышку — и всё будет хорошо.

KYKY: А помнишь ли ты себя в середине-конце 90-х? Сейчас эта эпоха дико модная. Насколько фильмы вроде «Хрусталя» или «Брата» отражают то время?

А.Ш.: У меня был очень сложный период, когда совершенно внезапно погиб мой любимый человек. Ему был всего 21 год. И всё мое творчество, в полном смысле этого слова, случилось после этой трагедии. Это самое яркое, что я помню из конца 90-х. Ну после вермишели «Роллтон», которую все заливали кипятком, ели, а потом удивлялись, чего так задница растет. К «Хрусталю» я небольшим образом причастна, мой муж – один из продюсеров этого фильма, мне сложно комментировать. Даже не проводя параллели в 90-е, это просто не моя история. И как кино для меня это не событие.

KYKY: То есть мысль «свалить» тебя никогда не посещала?

А.Ш.: У меня была возможность «свалить», меня приглашали учиться в Москве. Но я не рванула. И у меня вообще не было такого депрессивного состояния, я находилась в творчестве, поступила в Белорусскую государственную академию искусств, передо мной открывался такой интересный мир, что я вообще не думала про «свалить». Сейчас у меня меньше иллюзий по поводу того, что будет происходить в творчестве и в стране в целом. Я вижу, как развиваются события. Мы сейчас репетируем концертную программу, и песни, написанные 7-8 лет назад как какие-то несерьезные, временные, неожиданно становятся всё больше и больше актуальны.

Жутко жить, не видя перспектив. Особенно для детей. Если ты уже как-то приспособился, пустил корни и научился существовать в этой системе координат, то хочешь ли ты, чтобы дети жили в таком социуме? На мой взгляд, общество стало очень нездоровое. Политика у государства так построена, что все стали очень разрозненными. И это самый хитрый ход, который можно сделать. Люди не могут объединиться – все начинают просто друг друга ненавидеть, все обособлены. Люди как народ не представляют никакой опасности, потому что все поодиночке.

Я никогда не была сторонницей революций и войн – это самое последнее, что бы мне хотелось, чтобы произошло. Но мы как беларусы не можем о себе заявить, просто поднять руку и сказать: «Мы здесь, и нас кое-что не устраивает». Нас поставили раком, и мы притворяемся, что так и должно быть. Поэтому мысли про «свалить» у меня сейчас намного ярче и очевиднее, чем в 90-е. Мы не защищены ни с каких сторон, наши дети в любой момент могут оказаться щенками, которым открутят голову. Но я не боюсь сказать, что меня что-то не устраивает. Я никого не оскорбляю, ни под какую статью не подхожу, и мне не страшно, если мои слова кому-то придутся не по душе. Я не боюсь говорить то что думаю.

KYKY: В 2016 году ты рассказывала нам про то, как выжить на 250 долларов семье актрисы. Во-первых, с тобой расплатились за «Мухтара»? И второе – что с тех пор в театре изменилось? Стоит ли девочкам-мечтательницам идти служить в театр?

А.Ш.: В моем театре сейчас очень непростой период, связанный с ремонтом. И я не готова обсуждать внутренние проблемы труппы. А за «Мухтара» со мной расплатились в день, когда вышла статья, кстати. Позвонили и позвали забрать гонорар.

Я считаю, что актерская профессия — самая крутая на свете. А дальше – как тебе повезет. Только сейчас я поняла, что даже зависимость от режиссера, драматургии, обстоятельств воспитывает в тебе как в человеке уникальные качества. Ты становишься таким сильным! Кайф профессии еще и в ее многогранности, в этой специализации ты можешь делать много всяких ответвлений, которые можно монетизировать: блогерство, школы актерского и ораторского мастерства, озвучка сериалов и еще масса вариантов.

KYKY: Когда ты только создавала группу NAKA, наверняка хотела, чтобы группа была популярна и давала хороший выхлоп в виде финансовой стабильности. Что пошло не так?

А.Ш.: Во-первых, все, когда стартуют, находятся в громадном количестве иллюзий. Надо было потратить 10 лет с группой, чтобы понять: то, что я делаю, не может быть массовым – это персонализированное некоммерческое творчество. Надо было потратить еще 3 года после этих 10 лет, чтобы принять: я всё равно без этого не могу, пусть даже не собираю стадионы.

Я поняла, что соответствую себе и занимаюсь тем, чем хочу, и это нужно людям – так в чем проблема? В том, что я не богата и меня не узнают на улице?

У меня нет зависти к тем, кто собирает стадионы, я совершенно спокойно воспринимаю успех ближнего в любой сфере жизни. У меня нет миллионов подписчиков в Инстаграмме, я не страдаю по этому поводу, но у меня есть круг «моих» людей. Я ценю, что делаю, и благодарна людям, которым это нужно.

KYKY: То есть была такая девочка Настя, которая за две недели написала альбом, создала группу, вышла замуж за своего продюсера и родила двух детей. Это рабочая схема или не надо всё в одну корзинку. Если нет работы — вся семья сосет палец?

А.Ш.: Интересный у тебя взгляд на меня! Я не выходила замуж за продюсера, я выходила за человека, который благодаря группе оказался рядом — пришел на первый концерт и стал активно «рыть» в мою сторону. И у него получилось. У нас в семье никто никогда не жил за счет группы, скорее группа жила за наш счет. И сказать, что успех или неуспех группы нас как-то «нагибал», я не могу. Первые лет 5 у нас было движение и в Москву, Петербург, Киев. Мы пытались найти свою нишу, но поняли, что для нас ее нет. Или пока нет. Сейчас мы делаем то, что и делали, просто шире, качественнее, объемнее. Делаем локально, у себя дома. В семье никто не пострадал от того, что есть группа (смеется).

Вопрос про успех – он, в принципе, философский. Когда следишь за движением коллег, понимаешь, что очень многое зависит от какого-то случая, попадания одного чуда в другое чудо. У нас чуда не произошло, и я вижу в этом какой-то высший смысл. Есть много талантливейших людей, на которых смотришь и думаешь: «Ну почему вы в заднице, друзья? Вы же просто вишни!»

KYKY: Как думаешь, стал ли сегодня рэп новым роком?

А.Ш.: Я считаю, что всё закономерно. И есть много очень крутых рэперов – послушай, например, Хаски. Он просто офигенный, действительно хороший поэт! Для меня в принципе рок — это Маяковский, Есенин. Это приоритет текста, смысла. А время рэпа наступило, потому что он прост в создании инструментала. Тебе не надо делать столько движений, как если у тебя рок-коллектив, ты можешь сидеть дома, загрузить прогу и писать музыку. Такая доступность и подкупает людей – они видят, что они тоже могут так сделать. 

Но я бы не проводила возрастных границ, что рэперы – только для молодежи, а то это какое-то старческое брюзжание получается (смеется). У меня дети не слушают рэп, слушают такой олдовый рок, времен моих родителей — Nazareth, Pink Floyd и Deep Purple. Сын Арсений очень любит Skillet. При этом в последнее время я больше слушаю классическую музыку. Моцарт жив, не хуже Цоя! 

Но я могу сказать, что топлю за рэп, топлю за смысл, где есть над чем подумать и что почувствовать. Вообще, я хорошо отношусь к коммерческой музыке, когда она качественная и в меня попадает. Для меня самый лучший коммерческий продуманный проект – это Marilyn Manson. Это так круто, что мне наплевать, коммерческое это или нет. 

KYKY: Десять лет назад вы с группой «БАРТО» записали антикризисный хит «Скоро всё ё*нется». Такое ощущение, что актуальности песня не потеряла, а только приобрела. Когда думаешь, всё ё*нется или это как с интеграцией с Россией — растянется еще лет на 20?

А.Ш.: Вот чтоб прям ё*нется — боюсь этого момента мы не застанем. Да и дети наши, думаю, тоже. А то, что всё движется не вверх, а вниз – очевидно. Я говорю не только про Беларусь – про всю планету, про экологию, про настроение, про то, как люди мыслят. Поэтому «всё ё*нется» только с позиции персональных ожиданий – не будет резкого падения в пропасть, будет плавное и медленное скольжение вниз, ко дну. Но, может быть, родится или уже родился такой человек, который будет силен и светел, и добр, и умен, который сможет вокруг себя объединить таких же прекрасных людей и спасти этот мир (смеется). Я не знаю, как при печати текста ты покажешь, что мы не депрессивные, а говорим с улыбками на губах и не потеряли способности к иронии и чувству юмора. Мы же крепкие парни – просто надо понимать и менять то, что ты можешь изменить, и принимать то, что изменить не можешь.

KYKY: Подожди, у меня еще есть один серьезный вопрос. Я знаю, что твой папа участвовал в ликвидации чернобыльской аварии и тебя очень зацепил сериал НВО. Что из нашей истории еще не следует замалчивать и что ты вообще думаешь про онкоситуацию в нашей стране? У тебя есть на эту тему крутой клип-коллаборация «Я буду жить».

А.Ш.: Это к вопросу того, что мы изменить не можем. Песня была написана, когда умер мой дядя, заболела [актриса, певица] Аня Хитрик – и это только малая часть того, что происходит рядом, в ближнем кругу. Я сильно подключилась к одиночеству людей, которые находятся с близкими, умирающими от онкологии, и самими больными. У нас создан такой вакуум, что самое страшное происходит в этом одиночестве – в ощущении, что тебе не на кого рассчитывать. У меня был момент, когда я оказалась в больнице в Боровлянах и увидела толпу людей, понимающих, что они гипотетически могут скоро умереть, но они никому не нужны. Проблема достигла такого масштаба, что просто нельзя молчать. Я хочу поддерждать этих людей, сказать им, что они не одни. 

Если бы я могла, создала организации, где люди могли бы делиться информацией, как это пережить, чтобы они не чувствовали себя выброшенными из жизни. Страшно представить, что чувствует мать, у которой уходит ее ребенок… Мы же все так лайтово говорим и существуем: «Ой, смерть – нет-нет, это то, что бывает с другими». Я всё понимаю, но есть вещи, которые должны объединять людей помогать тем, кто оказался в такой сложной ситуации. Это главный импульс – то, что я хотела донести песней «Я буду жить».

KYKY: У вас есть песни, которые страшно петь? Например, не приходили ли из КГБ и не просили разъяснить клип «Довольна»? Или вот у тебя есть прямо «петиции» – «Наливай да пей» и «Няхай так».

А.Ш.: Ко мне не приходили, но до сих пор есть проблема взять гастрольное удостоверение. Я удивляюсь этому, потому что более активные политические музыкальные фигуры собирают большие концертные площадки, а у нас всё время какие-то затыки. Мы носим тексты, и постоянно кто-то что-то в них высматривает! Еще раз повторю: я никогда не была революционером, я никогда не делала призывов типа «гей, беларусы, падымайцеся». Я говорила «няхай так», потому что именно так я расцениваю бездеятельность. Я говорю только о том, что надо себя уважать и не давать себя так нагибать. Петь я не боюсь никакие свои песни, и вообще всё, что касается политики в моей жизни, мне не страшно. И я хочу, чтобы никому не было страшно. Пусть будет страшно тем, кто пытается нас запугать.

KYKY: У тебя в Facebook был интересный статус: «Родина – это одновременно утроба и кладбище, форма жизни соединяющая в себе две формы небытия». Можешь объяснить?

А.Ш.: Это не моя цитата. Это я недавно открыла русского автора Надежду Горлову, нашу современницу. Я была многим поражена, и эта цитата очень мне запала, кажется, накануне какого-то военного праздника — просто гениально.

Послушать вживую NAKA можно 6 октября в 19:00 в клубе BRUGGE. Этим концертом группа предлагает своим зрителям отметить двойной праздник: 15 лет творческой деятельности и день рождения Насти Шпаковской. Билеты – здесь.