В августе 2021-го на свободу вышел один из самых медийных беларуских бизнесменов Александр Кнырович. Еще два месяца назад KYKY задал Александру неудобные и острые вопросы про бизнес, тюрьму, отношение к Лукашенко и революции, но этот текст не мог быть опубликован. Беларусы сегодня живут в новой реальности, когда завтра в двери могут постучать за комментарий в соцсетях, либо взять в заложники твоих близких. Вот и мы ждали момента, когда выпускать этот текст будет безопасно. Наконец, это случилось, и он перед вами.
Если вы не знаете, кто такой Кнырович – кратко: в 2018 году соучредителя группы компаний «Сармат» и сообщества венчурных инвесторов «Бавин» Александра Кныровича приговорили к шести годам лишения свободы в колонии строгого режима. В вину ему вменили уклонение от уплаты налогов и дачу взятки в крупном размере. Позже Верховный суд рассмотрел апелляционную жалобу и сократил срок наказания до пяти лет.
Интересный факт – в 2015 году Мининформ блокировал сайт KYKY.org из-за текстов, среди которых были колонки Кныровича. В материалах тогда усмотрели потенциальный «вред национальным интересам», а также «пренебрежительные высказывания относительно государственного праздника» Дня Победы.
Если вам нравится KYKY и вы хотите помочь нам делать больше таких интервью – подпишитесь на наш Patreon или сделайте быстрый донат прямо на нашем сайте (окно для донатов – прямо под этим материалом).
Часть 1. О размере долга перед государством и комплексах Лукашенко
KYKY: Александр, вы были политическим заключенным?
А.К.: Нет. Я так не считаю и не считал, потому что если ты называешь себя политиком – это профессия, за которую нужно брать ответственность. Я никогда не декларировал, что собираюсь становиться политиком. И у меня нет таких планов. Скорее, я предприниматель, у которого есть собственное мнение. Поэтому говорить, что мое дело было политическим, – значит много о себе воображать. Кто пришел к Лукашенко и доложил про меня – мне неведомо. Может быть, действительно, ему показали запись, где я рассказываю, сколько стоит его резиденция. Возможно, это вызвало гнев. Но я не хотел бы фантазировать на эту тему.
KYKY: Хорошо, сформулирую по-другому. Вы считаете вынесенный вам приговор справедливым?
А.К.: (смеется) Послушайте, мой приговор – это набор бреда. Более того, там написано, что, находясь в СИЗО КГБ, я все еще продолжал уклоняться от налогов. И последнюю надзорную жалобу я писал именно по этому поводу: ведь чтобы уклоняться от уплаты налогов в СИЗО КГБ, я должен был вступить в сговор с руководителем СИЗО КГБ (смеется).
KYKY: Вы знаете, ваше дело в 2017-м лично комментировал Лукашенко и заявлял, что вы просили о помиловании и хотели откупиться. Это правда?
А.К.: Это интересная интерпретация, конечно… Во-первых, я никого не просил о помиловании и за четыре с половиной года ни разу не писал такого прошения. Другое дело, что, попав в СИЗО КГБ и разговаривая со следователями, я как нормальный предприниматель говорил: «Если у вас есть ко мне финансовые претензии, скажите сумму – я возмещу». И я бы продолжил дальше работать, а они бы продолжили дальше разбираться с уголовным делом. Такой разговор был, но он не был в контексте «давайте я откуплюсь».
KYKY: Сколько в итоге вы отдали государству?
А.К.: Разговор идет про миллионы. Я даже не хочу об этой сумме думать и называть публично. Да и гораздо страшнее не сумма, а тот факт, что на момент моего ареста у следствия не было никаких доказательств моей вины. И чтобы появилась сумма ущерба, следствию понадобился год. То есть год я сидел вообще без каких-либо оснований. Документ, на основании которого можно было что-то предъявить, появился лишь 18 января 2018 года. Понимаете, какой сумасшедший дом? Акт проверки КГК еще не вступил в силу, а меня уже осудили. И в течение года предприятие даже не знало сумму претензий, соответственно не могло погасить эту сумму. При этом одномоментно его рвали на части банки, поставщики. Когда в итоге появилась сумма ущерба, предприятие уже было не в состоянии ее оплатить. Если бы она была предъявлена в первый месяц, предприятие бы осталось на плаву, сохранились бы рабочие места. На момент моего увольнения в «СарматТермо-Инжиниринг» трудилось порядка 140 рабочих, которые в итоге остались на улице.
KYKY: Вы не хотите говорить сумму ущерба – но на что это уже влияет? Я знаю, что «оборотка» «Сармата» в 2018 году составляла порядка 58 миллионов долларов, а сейчас предприятие – банкрот.
А.К.: В 2018 году оборот всех предприятий компании составил 53 миллиона долларов – это был пик развития холдинга, но нужно ли об этом говорить?
KYKY: А что стало с заводом «Радекс», который пытался спасти ваш отец? Это предприятие тоже уже банкрот?
А.К.: Ничего уже нет, поэтому я себя чувствую легко. И поэтому так легко уехал – у меня уже нет ничего в Беларуси, только нарисованный долг перед государством. И это цирк, ведь мне предъявили еще субсидиарную ответственность за банкротство, так что суммы в миллионах еще удваиваются. И юмор в том, что у меня не осталось ничего – но долг перед государством остался.
KYKY: В каком размере?
А.К.: Это примерно 3,4 миллиона беларуских рублей.
KYKY: Собираетесь погашать?
А.К.: Хороший вопрос. В любом случае, на данный момент у меня денег нет – остался только имидж. Но если бы у меня было хотя бы 10 миллионов, отдал бы я три из них государству, чтобы оно от меня отстало? Наверное, нет – это уже ничего не меняет. Думаю, что после этого интервью у государства еще появятся ко мне и не финансовые претензии. И даже если бы у меня было 340 миллионов, наверное, я бы все равно ничего не отдал государству – решение об их взыскании изначально было незаконным.
KYKY: Лукашенко сегодня – ваш враг?
А.К.: У меня вообще нет врагов. Мне жалко тратить жизнь на вражду, битвы и ненависть. Я хочу тратить жизнь на созидание – мне важно понимать, что я что-то строю. И даже внутри себя видеть в Лукашенко какого-то личного врага мне очень не хочется. Я не хочу жить с этими категориями. Дело в том, что я легко представляю себе внутреннюю психологическую конструкцию Лукашенко – она очень далека от меня, моих интересов и целей… Слушайте, сейчас я наговорю того, за что нас с вами потом закроют (смеется).
KYKY: Нас уже признали экстремистами – бояться поздно, так что я внимательно вас слушаю.
А.К.: В моем понимании Лукашенко – очень закомплексованный человек, поэтому он не потерпит кого-либо яркого возле себя. Поэтому у нас ни одного заметного политика во власти. Я могу назвать Шеймана или Макея, но это точно не публичные политики. Если посмотреть на ситуацию в России, то там есть Грызлов, Собянин и другие, которые умеют взаимодействовать с аудиторией. Рядом с Лукашенко никогда не будет таких людей, а если они появятся – он их съест завтра из-за собственных внутренних комплексов. Рядом с ним никогда не бывает и взрослой красивой женщины, потому что ему приятно только когда на него смотрят снизу вверх с обожанием. Это такое юное девичье обожание великого человека – и это сложно представить вместе со взрослой осознанной женщиной. Поэтому взрослую осознанную женщину рядом с собой он тоже не выдержит в принципе. Можно вспомнить и Кочанову, но это другое (смеется).
Кроме того, Лукашенко, в моем понимании, живет в 1972 году – мы же все родом из своей гормональной юности. Почему мое поколение, например, с такой страстью вспоминает русский рок? Бутусова, Цоя, Шевчука… Потому что когда в 13-15 лет происходит гормональный взрыв, эмоции и музыка, которые на это накладываются, – всё это остается с тобой на всю жизнь. Другой вопрос, что у некоторых потом происходит эмоциональное и психологическое развитие, а у некоторых – провал. Александр Григорьевич сегодня живет в том своем счастливом детстве примерно 1972 года и измеряет всё примерно теми же категориями. Он хочет, чтобы все вернулось в то счастливое для него время, в том числе Беларусь. И поэтому возник и весь этот БССРовский стиль в пропаганде – это стиль 1972 года. И его тянет туда, потому что именно тогда он был искренне счастлив.
Год назад он принимал решение между убийством и самоубийством. Для него результат выборов, на которых он проиграл, – откровенное самоубийство. У него был сложный выбор, но он решил пока не кончать с собой.
И у него в голове постоянный сумасшедший дом и комплексы, которые рвут его на части, и постоянные попытки заглушить эти комплексы через ощущение собственной глобальности. Так где в этом месте я? Что мне ему доказывать? Я не вижу поводов для развития нашей вражды – Лукашенко и без меня постоянно занят.
То, что он в 2017 году ляпнул по телевизору и поэтому вся остальная бригада побежала выполнять его указания, – это было. Но Далай-лама говорил: я благодарен китайцам, которые выперли меня из моей страны. Страна страдала – это факт. И я страдал – это факт. Но если бы я оставался на троне и возглавил Тибет, у нас бы не было шансов с вами увидеться, а у меня – поездить по миру, чтобы доносить собственные взгляды и веру. Вот у меня внутренне та же история. Да, я потерял бизнес. Да, страдали мои близкие, пока я был в колонии. Но если бы не было этой истории, я бы сейчас находился в ситуации своих друзей, беларуских бизнесменов, которые привязаны к стране цепями. Они не могут никуда уехать, потому что у них бизнес, люди, активы – им некуда деться, поэтому они вынуждены засовывать свое мнение себе глубоко в зад и с этим жить. От этого рождаются внутренние язвы и физические проблемы.
KYKY: А вы бы смогли молчать в 2020-м?
А.К.: Без шансов.
Часть 2. О тюрьме и конвоире «Женя-говно»
KYKY: В тюрьме у вас было что-то типа принудительной политинформации и промывки мозгов?
А.К.: Формально политинформация была, но реально сегодня вся система управления находится в настолько нерабочем состоянии, что сигнал, посланный сверху, доходит до низов в абсолютно измененном виде. Да и исполняется все на от**бись, говоря русских языком. Поэтому формально галочку за политинформацию можно поставить, но это нерабочая история – так коммунизм построить нельзя (смеется).
KYKY: Была информация от политических заключенных, что в СИЗО КГБ их сутками заставляют смотреть БТ.
А.К.: СИЗО КГБ – это особое место, где есть настоящий эмоциональный садизм. Я попал в СИЗО КГБ 25 января, и февраль был страшный для меня, потому что мой сосед выписывал только СБ, а я еще не успел ничего выписать. Поэтому я месяц читал «Советскую Белоруссию» и думал, что от этого у меня волосы начнут расти внутрь. Но всё обошлось. Это такой бред и таким плохим языком написано, что советские пропагандисты, наверное, переворачиваются в гробу. Но в «американке» в целом тяжелые условия, хотя через несколько месяцев все равно привыкаешь и перестаешь замечать этот фон, в том числе бред по телевизору.
KYKY: Но как можно не замечать, когда от сырости появляется плесень на свитере, как в случае с Эдуардом Бабарико? Или когда выливают хлорку в камеру?
А.К.: Я слышал эти истории, но в 2017-м такого не происходило. Думаю, в 2020-м все могло сильно измениться. И я могу только скорбеть о том, через что сейчас приходится проходить этим людям. В колонии, например, на тысячу человек 30 милиционеров, 28 из которых – простые деревенские ребята, с которыми формируются человеческие отношения. Да, они делают свою работу, но без огонька. В то же время среди них находится и сволочь, которую они в своем же кругу и ненавидят. И у нас было две таких сволочи среди контролеров: у одного была кличка «Барсучиха», а у второго – «Женя-говно». Были и обратные ситуации, когда люди пользовались уважением – и их называли только по отчеству. Всё это личностные отношения. Если попадется такой «Женя-говно», он может и хлорку вылить – это особенность человеческой личности. Это отрицательный отбор, который сегодня стал еще жестче, таких «Жень-говно» может быть в разы больше.
KYKY: Во время допросов и во время отбывания наказания на вас оказывалось давление, применялись ли пытки?
А.К.: Я знаю только двух человек, которые мне рассказывали, что их били. На остальных физического давления не оказывалось. Я не говорю за всех, но перед моими глазами прошло человек сто минимум. Другое дело, что есть практика, когда во время ареста любят укладывать лицом в асфальт – но это не из ненависти, а просто такой стандарт. И я видел несколько человек, которые приезжали с «асфальтной болезнью». Но чтобы во время допроса избивали… Я с таким не сталкивался. И в отношении меня такие методы не применялись.
На меня, скорее, смотрели как на покойника. Я смотрел им в глаза и понимал, что меня уже нет и всё, что им осталось, – это просто оформить документы. Что бы я ни говорил, как бы я ни объяснял свои действия, это не имело никакого значения. Судебная система работает так, что никакие показания, доказательства или их отсутствие ничего не изменят. Если нужно будет – посадят на столько лет, на сколько посчитают нужным.
KYKY: Вы в тюрьме работали на производстве. Что это было за производство? Какие условия труда?
А.К.: Когда я уходил из колонии, там оставалась тысяча человек, но работа была только для 200 – тех, кто действительно хотел работать. Все остальные просто гоняли балду: формально числилось, что они работают, а реально они ничего не делали. И с этим ничего сделать нельзя – чтобы оборудовать одно рабочее место, нужно минимум 10 тысяч долларов, а то и больше. То есть нужно 8 млн долларов, чтобы оборудовать места еще на 800 человек. Но таких денег, понятное дело, нет. Поэтому 800 человек просто маются дурью, но по бумажкам они работают.
Но давайте сначала о тех, кто действительно работает. Примерно 120 человек занято на реальном производстве в цехах деревообработки, швейном и разборки металла. За эту работу платят 50-60 рублей в месяц. Еще человек 80-100 заняты обслуживанием и работают в столовой, в банно-прачечном комбинате и так далее. Два-три раза в неделю их завозят в промзону, они якобы там что-то делают, и их отвозят назад вести свою обычную лежачую жизнь на нарах.
Когда я изначально попал в колонию, хотел работать – так быстрее идет время. И где-то полгода я был в цеху деревообработки, но не работал физически, а занимался выпиской бумаг, учетом и так далее. Потом меня перевели в резервную бригаду: вся моя работа была связана с клубом и активностями, о которых писали в СМИ. А остальная работа заключалась в том, что в составе резервной бригады я выходил в промзону и 2-3 часа делал вид, что рублю дрова.
KYKY: Вы так изменились внешне. Ваша первая фотография из тюрьмы разлетелась по всем СМИ и у многих вызвала шок. Это здоровый образ жизни или последствия лишений, которым вы подверглись?
А.К.: Это от здорового образа жизни. В СИЗО я перестал есть сало, мясо и отказался от животных жиров. В результате это очень хорошо сказалось на моем здоровье. Я недавно делал УЗИ – у меня сосуды в отличном состоянии. И уже в колонии я начал больше двигаться, питаться относительно здоровой пищей. У меня были физнагрузки, сон с 22 до 7, свежий воздух – поэтому я в полном порядке. Более того, я гораздо здоровее сейчас, чем когда садился в тюрьму. Единственная проблема – подсело зрение. Я читал, что Тихановский теряет зрение – это может быть правдой. В СИЗО ухудшается зрение – это факт, потому что там очень плохой свет, а главное занятие – читать.
Но последний месяц до своего освобождения я провел в крайнем напряжении, потому что это был лишний месяц – я должен был выйти раньше. Меня задержал исключительно суд Фрунзенского района Минска, это великолепная история! 19 июня вступили в силу изменения законодательства: «день – за полтора». С учетом этого мой срок закончился еще в марте, соответственно с 19 июня в колонии меня ничего не держало. Но таких человек в колонии было 85, и чтобы нас отпустить, колония должна была направить прошение в суд, а из суда обратно должна была прийти бумажка. Но некоторые суды отнеслись халатно к рассмотрению таких «бумажек». К 15 июля ушло подавляющее большинство, а после 20 июля я остался такой один, чье направление об освобождении не рассматривали. Это длилось до 17 августа благодаря суду Фрунзенского района и, я думаю, было сделано специально. В суд бумаги поступили 22 июня, но суд их отдал на рассмотрение человеку, который находился в отпуске до 12 июля. Потом этот человек назначил заведение суда не сразу, а только через две недели на 27 июля. Суд мог сразу направить бумаги в колонию, но «забыл» это сделать, хотя моим родственникам врал по телефону, что документы были направлены. В итоге документы были отправлены лишь 14 августа, а 17 августа я вышел на свободу.
Вот эти лишние полтора месяца можно интерпретировать по-разному: как страх суда перед КГБ или как личную месть – 4,5 года я их прилично доставал обращениями. И какое-то количество выговоров благодаря моим усилиям, думаю, они получили. Так что последний месяц я находился в страшном напряжении: ты просыпаешься и думаешь, что этот день может быть сегодня, а к 15.00 становится понятно, что нет. Это мучит. Поэтому я вышел с напряженным лицом. Сейчас уже стало полегче.
KYKY: Вы сохраняете письма, которые получали? И в принципе, вам доходили письма?
А.К.: Думаю, многие письма не дошли, но многие – дошли. И в месяц у меня было по 237, 246 писем. За 4 года и 7 месяцев я написал порядка двух тысяч писем. Спасибо СМИ, потому что писали и малознакомые люди. Мне была очень важна эта поддержка, особенно в первое время в СИЗО. Последний год, когда я чувствовал себя уже психологически устойчиво, это уже было не настолько важно – скорее, было приятно, что о тебе еще помнят. Но на первоначальном этапе письма – это очень важно.
Я больше не храню эти письма – все истории когда-то начинаются и заканчиваются. Не так давно моя дочь разместила в инстаграме пост, как она сжигает 167 писем. Очень трогательный пост. Эта история должна закончиться и остаться в прошлом – началась абсолютно другая жизнь, и нужно смотреть вперед, а не оглядываться назад.
Часть 3. О проигранной революции и знакомстве с оппозицией
KYKY: Сколько вы сейчас зарабатываете?
А.К.: Вот уже два месяца я работаю в Имагуру – это бизнес, привязанный к сфере IT. Я не хотел бы называть конкретные цифры, но скажу так: я зарабатываю тот социальный минимум, чтобы чувствовать себя комфортно в Польше или Литве. Его хватает, чтобы арендовать квартиру без тараканов в нормальном районе, купить несколько вещей среднего ценового сегмента, необходимые для работы гаджеты. И еще – ходить в магазин за едой, не думая о ее стоимости, иногда позволять себе походы в кино и кафе. Но с точки зрения моих амбиций этот уровень гораздо ниже того, к чему я привык. Думаю, мой заработок будет расти вместе с результатами компании.
KYKY: Вы не присоединились к политическим штабам. Вас не цепляет революция?
А.К.: Я полагаю, мы проиграли. Возможно, мои слова прозвучат депрессивно, но сейчас мы находимся в ситуации 18-20 гг. прошлого века в России – когда люди уезжали и верили, что уезжают совсем ненадолго и завтра Антанта или советский режим съест сам себя. И люди, которые оставались в стране тоже думали, что весь этот бред не может продолжаться долго.
Худший обман – это обман самого себя и вера в то, что нужно продержаться всего несколько месяцев, и революция победит. Для этого нет оснований, да и Кремль крепко держит Беларусь. Более того, я абсолютно верю, глядя на Путина, что российские танки тоже могут пройтись по улицам беларуских городов, если появится какая-то угроза.
KYKY: То есть вы считаете, что все то, что сегодня делает Тихановская и Латушко, – это ни к чему не ведет?
А.К.: Во-первых, я считаю, что эти люди – герои и большие молодцы в любом случае. И если бы я оказался на их месте, то делал бы все то же самое независимо от прогнозов по развитию ситуации. Потому что в жизни бывают ситуации, когда понимаешь, что проиграл, но делаешь то, что должен. Этим, кстати, отличается английский футбол от беларуского. Беларуская команда уже в середине второго тайма складывает крылышки, а в английском – команда будет до конца хреначить соперника, даже если тот выигрывает. Но всегда есть воля случая – ведь был же самолет с Протасевичем.
KYKY: Давайте так: вы им верите?
А.К.: Этих людей нанял беларуский народ и заплатил не деньгами, а доверием. И народ ожидает от этих людей конкретных действий. И в этой части я тоже доверяю этим людям на 100%. Я верю, что и Латушко, и Вячорка, и Тихановская, и люди из штаба Бабарико – все они точно заинтересованы в результате и смене власти в Беларуси. И они точно сделают все, что в их силах. В этой части я доверяю им всем на 100%. Просто методы, которыми действует наша оппозиция, не приведут к результату, если Лукашенко и Путин сами не допустят фатальных ошибок. И если исходить из этой точки зрения, Прокопьев – единственный, у кого есть понимание, что к результату может привести только настоящая партизанская война. И он делает всё возможное, чтобы эта партизанская война началась быстрее. А в общих действиях оппозиции мне не хватает философии, на которую можно опереться. Чтобы можно было уверенно сказать: какие бы события ни происходили и сколько бы они ни длились, правда на нашей стороне.
KYKY: Философия, которая объединяет беларусов с 2020-го есть: свергнуть режим Лукашенко и построить новую Беларусь.
А.К.: Что-то сломать – это негативная коннотация, а построить новую Беларусь – какую именно Беларусь? Никто ведь этого точно не сформулировал. И люди, которые взяли на себя обязательства, чтобы бороться за новую Беларусь, достойно их выполняют, хотя все они очень устали. Наверняка все они верили, что борьба продлится недели, либо месяцы, максимум – полгода. А сейчас понятно, что всем нам предстоит марафон. И у нас могут не совпадать взгляды на пенсионную систему, экономическую политику и так далее, но я бы хотел видеть еще что-то над этим – какие-то общие для всех черты национальной идентичности. И чтобы ответить, какая, к примеру, должна быть экономическая политика, мы должны сначала ответить: а кто мы? Какие мы? В 2020-м мы наблюдали рождении нации, а сейчас – лучшее время для рефлексии.
KYKY: Бабарико – ваш президент?
А.К.: Да, потому что Бабарико не накопил негативного имиджа: он красиво выдвинулся, красиво говорил, а потом его посадили. Он не успел совершить ошибок Латушко и Тихановской. Нельсон Мандела ведь выиграл выборы.
KYKY: Но в беларуской тюрьме человека легко сломать. Все мы слышали о пытках…
А.К.: Ломают и пытают сегодня Навального – ему действительно устроили если не ад, то предбанник ада. Что вы знаете про Виктора Бабарико? То, что он работал на хлебопечке? Могу сказать, что у нас в колонии рабочее место на хлебопекарне – это было блатное место, куда нужно еще уметь устроиться. Там ты в тепле, при еде, пользуешься уважением и живешь немного иной жизнью, чем остальная колония. Ты живешь не по жесткому расписанию. Хотя я тоже могу ошибаться и не знать чего-то, но говорил ли сам Виктор Дмитриевич, что на него оказывается давление?
KYKY: Я уверена, что человек, который противопоставил себя Лукашенко, не может спокойно сидеть в тюрьме. Даже если он открыто и не говорит о пытках и давлении.
А.К.: К его замам в колонии было абсолютно ровное отношение. Наше сознание многое дорисовывает, если у нас нет фактов. И, возможно, это именно тот случай, когда мы дорисовываем ужасные картинки, которых на самом деле нет.
Для меня Виктор Бабарико – больше президент Беларуси, чем Тихановская или Латушко. По крайней мере, я бы этого очень хотел. Конечно, еще одним прекрасным образом является Маша Колесникова. Но это, скорее, сказочный герой – матерь драконов. И Маша Колесникова у меня ассоциируется с Лехом Валенсой, хотя они из разных социальных слоев, но роль у них была одна и та же – лидера на баррикадах, который воодушевил народ на революцию. Только у беларусов это – не электрик с судоверфи, а образ интеллигентной утонченной женщины. Думаю, из Виктора Бабарико получился бы отличный премьер-министр, а президентом нашей будущей парламентской республики должна стать женщина. Это естественно для нас, потому что Беларусь имеет женскую энергетику – можете записать меня в феминисты.
KYKY: Вы вернетесь в Беларусь без Лукашенко?
А.К.: Конечно, в первый же день.
KYKY: А с Лукашенко?
А.К.: Я бы вернулся, если бы Лукашенко стал другим, но это невозможно.
KYKY: Если бы вам предложили работать на государство, как это когда-то предложили Прокопене, вы бы согласились?
А.К.: Я и тогда, в 2017-м, крепко бы подумал и не согласился бы, а сейчас бы не согласился и подавно. Нельзя с шулерами играть на деньги. Сегодня тебе предлагают, а завтра победил кто-то, кто быстрее донес папочку – и ты уже в тюрьме. Посмотрите на Чижа. А ведь это был один из приближенных бизнесменов Лукашенко! Человек раньше отлично косил траву, а сейчас ему прилетит лет десять, наверное. У Лукашенко нет ничего святого – думаю, думаю, он даже не доверяет своим детям, а где уж мне? Поэтому никакие сделки с государством невозможны.
KYKY: Раз уж мы заговорили про приличных людей в тюрьме, с кем вам удалось встретиться? Возможно, подружиться?
А.К.: Я благодарен СИЗО и колонии за знакомство с пятью людьми, с которыми я очень надеюсь продолжить отношения, если они будут в этом заинтересованы. Часть из них еще отбывает наказание, поэтому я не могу назвать их поименно – лишь как образы. Например, на меня произвел впечатление один иностранный предприниматель, с которым я сидел в СИЗО КГБ. Он зашел в камеру человеком-краснобаем с пузом, а когда я встретился с ним через полтора года, он уже мог делать поперечный шпагат, отжимался, бегал. Находясь в жутких условиях, человек, которого били, которому сломали ключицу, имея крайне незавидные перспективы, всегда был позитивным и целеустремленным.
KYKY: За что он оказался в тюрьме?
А.К.: Формально – за мошенничество, а реально – за то, что крепко умеет держать язык за зубами. Его били, а он все равно молчал. Больше я сказать ничего не могу, чтобы не навредить ему. Он все еще отбывает наказание.
Часть 4. О сакральной жертве и танцах с Россией
KYKY: В сентябре 2021-го на свободу вышли 13 политзаключенных вместо 100 по так называемому списку Воскресенского. Что вы об этом думаете? Это начало торговли с Западом о смягчении санкций?
А.К.: Это – бесперспективняк. В стране более 800 заключенных, и до списка Воскресенского к ним приезжал прокурор, предлагая написать прошение о помиловании. Поэтому это не было новацией Воскресенского – скорее он просто решил сесть на волну и сделать имидж на этой прекрасной истории. Вы просто представьте человека в колонии, которому еще сидеть года 3-4 – кто в этой ситуации не пойдет на такую заманчивую сделку?
Все хотят быстрее вернуться домой и быть со своими близкими. Поэтому прошение о помиловании, насколько я знаю и видел в колонии, написало 50% «политических». В список Воскресенского попала только сотня человек, а из этой сотни оказалось всего 13 помилованных. Это плевок со стороны государства, которое сослалось на то, что помиловать нельзя по каким-то формальным обстоятельствам. Например, на людей навешивали в тюрьме желтые бирки как на экстремистов. И основанием для того, чтобы отклонили прошение о помиловании, являлось наличие той самой бирки.
Не думаю, что помилования могут иметь долгосрочные перспективы. Раньше, когда происходил торг заключенными, ситуация была другая и разговор шел просто про имидж. Сейчас разговор идет личностный, я бы даже сказал – о физическом существовании Лукашенко. Поэтому не верю, что какой-либо торг с Западом на фоне этих 13 человек возможен.
KYKY: Но, возможно, это лишь первая волна помилованных.
А.К.: Нет, если за помилованием обратилось 100 человек из списка Воскресенского и лишь 13 получили положительный ответ, то оставшиеся 87 человек смогут подать повторное прошение лишь через год. Это такая формальность по нашему законодательству – многие просто не знают этих процедур.
KYKY: Сейчас много обсуждают, можно ли писать прошения о помиловании или нужно быть принципиальным и оставаться сидеть? Едва ли мы, кто не был там, можем судить о таком, но какова ваша позиция?
А.К.: Знаете, я бы относился плохо, если бы Колесникова, Тихановский или Бабарико написали прошение о помиловании. Эти люди выбрали свой путь политика, люди им доверились, а значит в праве ожидать последовательной позиции. Но когда человек, который ударил по щиту омоновца, поехал на пять лет в колонию… Если такой человек напишет прошение о помиловании, я отнесусь хорошо – он поступает правильно. Он не брал на себя роль лидера и морального авторитета, человека, который является знаменем и за которым должны пойти люди. Поэтому чем раньше этот человек окажется на свободе, пусть даже через помилование, тем будет лучше.
KYKY: Вы не хотите, чтобы Колесникова, Тихановский и Бабарико писали прошение о помиловании – откуда у нас это постоянное желание принести кого-то в жертву? Ведь лучше бы они находились и делали что-то на свободе, чем сидели в тюрьме.
А.К.: Я вам говорю про эмоциональное отношение и только за себя: мне бы было это трудно понять и принять. Но это не значит, что политики и публичные люди не должны писать прошение о помиловании, потому что так считает Кнырович. Более того, думаю и Виктор, и Мария – адекватные люди и понимают, что даже если они напишут прошение о помиловании, их все равно никто никуда не отпустит. Я не знаю, какого масштаба должна быть сделка и что в ответ должен дать Запад, чтобы их отпустили. А пока этого не произошло, им нет смысла марать бумагу.
Вся эта история с помилованными укладывается в общую канву. После событий августа прошлого года на Лукашенко надавил Кремль, мол, давай иди уже на примирение с обществом. И он пообещал, но с задней мыслью не выполнять своего обещания. Лукашенко тогда пообещал и конституционную реформу, и последующие за этим перевыборы – шаги, которые, с точки зрения Кремля, привели бы общество в состояние какого-то баланса. Но сегодня этого баланса до сих пор нет – есть разбитая чашка любви. Лукашенко совершает действия, но они настолько карикатурные, как карикатурна вся наша система управления. Какие можно сделать выводы, читая нашу новую Конституцию? Во-первых, там заложена модель Казахстана или даже Ирана. С одной стороны, выбирают нового президента, а с другой – кандидатов в президенты утверждает аналог Всебеларуского собрания. Модель заложена, но трудно представить, что Лукашенко кому-то еще позволит называть себя президентом Республики Беларусь.
KYKY: Ну, это может быть человек Кремля.
А.К.: Если это будет человек Кремля, Лукашенко будет чувствовать такую угрозу с его стороны, что съест его в первый же месяц.
KYKY: Сегодня же другая ситуация – все решает финансирование, а, как известно, кто за девушку платит, тот ее и танцует.
А.К.: Россия хочет станцевать девушку вот уже 20 лет, но все никак не получается – девушка все динамит и динамит. Я понимаю, что в 2020-м случилась совсем другая ситуация, но девушка-то осталась та же. Понимаете? (смеется) А значит вся эта конституционная история, День народного единства – одна имитация. По большому счету, все происходящее – цепочка имитаций, на которую я бы вообще не обращал серьезного внимания. В моих глазах 2020-й дал ощущение, что мой народ – беларусы – есть. И нас большинство. Для меня очевидно, что 70-75% беларусов – за перемены. Другое дело, обсуждая, какие именно нужны перемены, мы еще переругаемся между собой не раз и не два – у каждого свои представления на этот счет. Но сегодняшние крики «не нужно трогаць нашу стабильнасць!» поддерживает в лучшем случае 25% населения.
KYKY: Общество уже так переругалось… И то большинство, которое выступало за перемены, теперь живет с комплексом жертвы. Искалеченная нация, которая начинает любить своего палача – вот что страшно. А еще страшнее, если это станет ключом к примирению.
А.К.: Да, любить дракона – это, конечно, круто. Я могу об этом только сожалеть, но я не знаю людей, которые бы смогли полюбить дракона по-настоящему – у них же просто отсутствует какая-либо философия будущего. Лукашенко сегодня нечего продавать нации – у него нет ни плана, ни идеи. Например, у Кремля есть идея русского мира – она мне не нравится, но она рабочая и ее можно продать под слоганом «давайте восстановим империю». Мерзость, конечно, но есть в этом что-то извращенно прекрасное. В СССР была идея коммунизма – тоже вранье, но идея и философия красивая. У Лукашенко никакой идеи на будущее нет. У него нет стратегии – все его решения ситуативны, на уровне простого понимания сложных проблем.
Конечно, тяжело всё это переживать и признавать правду, но сколько людей выехало из Беларуси? По разным оценкам – от 200 до 400 тысяч. Друзья мои, население Исландии – 300 тысяч человек. Нас уже больше, чем все население Исландии. И выехали самые лучшие, кто смог принять это решение и найти способ. И сегодня все беларусы, которые выехали, вполне уже могут построить новую виртуальную Беларусь. Так давайте покажем, что эти 400 или 40 тысяч человек способны на чужбине производить ВВП на человека в пять раз больше, чем в Беларуси. Покажем, что способны рождать песни, постановки, открывать театры – делать что-то прекрасное. Делать то, что является живым, ведь беларуский режим – это мертвая история. Человек, который поддерживает философию Лукашенко, никогда не поставит гениальный спектакль, не придумает 14 айфон, он даже не придумает новую модель трактора «Беларусь».
Я понимаю, что у всех сейчас большая травма отъезда, но нужно сжать сфинктеры и работать. И думать над тем, что нас всех здесь в эмиграции объединяет с учетом того, что мы как евреи после исхода. Не думаю, что евреи были рады покинуть Египет. Более того, думаю, они жутко страдали по египетскому рабству.
Часть 5. О психотравме и счастье
KYKY: Если вы почитаете колонки, которые записывали для KYKY в 2014-16х, вспомните то время – вы остались тем же человеком или стали другим?
А.К.: Не хочется врать про себя. Тогда я был какой-то массовик-затейник, но и ситуация была легче, поэтому я писал какие-то простые веселые вещи. Иногда они были глубокими, но скорее это было случайным попаданием. И тогда я себя чувствовал гораздо меньше – у меня было меньше ответственности и гораздо больше свободы. Сейчас же я чувствую за собой ответственность быть более глубоким, думать и работать над более серьезными вещами, чем раньше.
KYKY: Когда вы плакали в последний раз?
А.К.: Я часто плачу. 12 сентября, когда прощался с близкими, с внучкой, я плакал. Меня рвало в клочья – я рыдал. Я думал: «Зачем я уезжаю? Зачем я это делаю? Ведь за мной не гонятся собаки».
KYKY: Спустя два месяца в эмиграции что-то изменилось?
А.К.: Конечно, через два месяца я чувствую себя уже значительно увереннее и спокойнее – у меня появился стабильный доход. И за счет возвращения в привычную среду появились безграничные возможности для развития. Тем не менее, колония, конечно, догоняет. Было бы хорошо «правильно» выйти: чтобы меня встретили мои близкие люди, чтобы я несколько месяцев отдохнул и восстановился и потом спокойно вошел в рабочий ритм в стране, где бизнес развивается, где нет революций, смертей, миграционного кризиса... Но реальность оказалось другой: мне пришлось быстро двигаться, и я до сих пор полностью психологически еще не восстановился. Временами меня накрывают эмоциональные волны. Например, иногда я спохватываюсь, что вышел на улицу без шапки, а в колонии нельзя было без шапки. И уже потом понимаю, что я не в колонии. Ловлю себя на таких звоночках из подсознания – иногда это рождает какую-то неуверенность и пугает. Но в целом у меня все хорошо – все развивается наилучшим из возможных способов.
KYKY: Знаете, люди, с которыми вы уже встречались, говорят, что общаясь с вами, ощущается травма. Нельзя точно сказать, в чем она заключается, но будто с человеком происходит что-то не то.
А.К.: Значит, я не ошибаюсь. Это те травмы, которые никогда не будут залечены. Как и у страны травма 2020 года тоже никогда не будет залечена. И когда я говорю про проигранную революцию, вижу грусть в глазах людей и немую просьбу: «Только не говори нам про это вслух». И это тоже травма, но многие не готовы ее признать.
KYKY: Вы всегда говорили, что вы – оптимист. Вы остаетесь им?
А.К.: На 100%.
KYKY: Вы счастливы?
А.К.: Я счастлив, что у меня есть близкие. Знаете, это такое животное чувство, когда ты лежишь в камере и понимаешь, что за детей мог бы себе отрезать руку. У меня замечательные дети – я ими очень горжусь, потому что они лучше, чем я. Меня наградил ими за что-то бог… Ну правда, при всем моем раздолбайском характере! Поэтому я этим счастлив – и тем, что мои родители в своем возрасте относительно здоровы. Я счастлив, что у меня есть друзья, которые не оставили меня в беде и, кроме денег, помогали душевной близостью. Поэтому в моей жизни есть всё, чтобы быть счастливым. Остальное дело – за мной.
***
Если вам понравился этот текст, самое время подписаться на наш Patreon или сделать быстрый донат прямо на нашем сайте (окно для донатов – прямо под этим материалом).