Тихо разлагаемся на стразы и ваниль

Культ • Сергей Грибановский
«Как ни парадоксально это прозвучит, но хипстеры в наших широтах – это просто более эстетский апгрейд вчерашних любителей русского рока или, по терминологии хейтеров, «говнорока», – социолог Сергей Грибановский объясняет, откуда пришли хипстеры и в какую категорию они должны переродиться.

Пятнадцать лет назад в свет вышла знаменательная работа американского социолога Дэвида Брукса «Бобо в раю», в которой автору удалось довольно иронично и точно изобразить будущее нового передового класса капитализма – богемной буржуазии (bourgeois bohemian, или сокращенно бобо). В сущности, Брукс предложил неологизм «бобо» для культурного явления, которое сегодня хорошо знакомо белорусам по другим вывескам, одна из которых самая узнаваемая и до обрыдлости растиражированная – «хипстеры».

Обаяние идеологии бобо

Провидческий дар социолога, конечно, не предусмотрел современную моду на клетчатые рубашки и инстаграм, но выдал кое-что более существенное – идеологическую формулу «бобо» или хипстеров. Эта формула проста и, если цитировать первоисточник, включает в себя «совмещение несовместимого через поверхностное отношение к миру». В качестве примера такого хипстерского коктейля «ужа с ежом» Брукс приводит стремление представителей богемной буржуазии жить благополучно и революционно одновременно (при известных границах революции, которая начинается и заканчивается с приобретением бунтарской модели велосипеда или нонконформистской пары «конверсов»).

Реквием по хипстеру

Озабоченные трендами мальчики-дизайнеры и девочки-фотографы могут читать книгу Брукса как священное писание или, по меньшей мере, прямое руководство к действию, но они, наверное, будут удивлены, если услышат вдруг, что «Бобо в раю» – всего лишь изящный реквием уходящему феномену. Не стоит лишний раз повторять, что век культурных стилей не долог, и что нынешним модникам вряд ли удастся избежать участи своих идейных предшественников. Возможно, уже завтра субтильные англофилы в китайских репликах RayBan пополнят собой братскую могилу масскульта, в которой тихо разлагаются на стразы и ваниль вчерашние ревнители гламура и эмо. Ощущение скорой похоронной процессии по хипстерам усугубляют участившиеся журналистские пророчества в духе «who will be the next?»

Глянцевые издания пишут о тенденции радикальной нормальности («нормкор»), понимаемой, в первую очередь, как полный отказ от брендов в одежде и обуви и, соответственно, ношение предельно обыденных, не выразительных вещей без лого и надписей. Учитывая традиционную славянскую тягу к демонстративному и пышному потреблению, стоит крепко усомниться в массовой популярности нормкора среди молодых белорусов: в нашем представлении, любой аксессуар должен быть украшен золотистыми литерами D&G, даже если речь идет о домашних тапочках. Беда оракулов заключена в их антиисторическом взгляде на предмет, в то время как, именно история содержит ответы на все вопросы, в том числе и на вопрос о будущем белорусских хипстеров.

Простой закон развития популярной культуры

Важно понять, что культурный код любого времени зашифрован в триединстве философии, музыки и внешнего образа (то, что мы сейчас именуем словом «лук»). Так, к слову, культурный код панка слагался из антисистемной философии, грязной и дилетантской версии рок-н-ролла и контрэстетического лука (панковский божок Малкольм Макларен определял свое детище как то, что «делает уродливое прекрасным»). Не будет преувеличением утверждать, что музыка является основополагающим компонентом кода, так как она доступнее и проще усваивается. Грубо говоря, смена кодов – это смена музыкальных стилей, которая происходит по двум возможным сценариям: либо отрицание с элементами первобытной дикости, либо принятие с последующей эстетизацией и коммерциализацией. В свои годы панк возник как бешеное отрицание многомудрого прогрессивного рока, а в последующем сам выродился в новую волну с её приторным няш-мяшем, неясной половой принадлежностью и высокой рентабельностью (например, группа Duran Duran).

Akute и идейный тупик хипстеров

Akute

Как ни парадоксально это прозвучит, но хипстеры в наших широтах – это просто более эстетский апгрейд вчерашних любителей русского рока или, по терминологии хейтеров, «говнорока». Кстати, этим объясняется тот факт, что среди хипстеров, поднимающих на щит новые пластинки Kasabian или The Black Keys, есть немало товарищей, сохранивших рудиментарную любовью к «БИ-2» или «Сплин», которые сами охотно заигрывают с продвинутой публикой и пытаются выжать из своего сурового ля-минора британский звук. Условных «говнариков» (что поделать, дурно пахнущее понятие) и хипстеров роднит интеллектуальная претензия и неприязнь к мейнстриму.
Детальный осмотр показывает, что «хипстеризм» отринул многие патологии и крайности russian rock: это и славянофильство, вечно бьющее себя в грудь, и героико-патриотический алкоголизм, и антисанитарный образ жизни, и невнятный личный дизайн (стоптанные берцы, прокуренные тельняшки, дырявые черные джинсы), и многое-многое другое.

Хипстерский культурный код предстает гораздо user-friendly, балуя такими приятными плюшками как миролюбивый космополитизм, ответственное отношение к здоровью, эрудированное потребление искусства (от Пруста до Тарантино), тонкий индивидуалистский имидж (не отвергающий экзотические сочетания зеленого верха и красного низа).

В то же время в городском пространстве накапливается некоторая усталость от переизбытка носителей нового культурного кода. Эту пока еще не сильно проявленную усталость отлично транслирует могилевский коллектив Akute, подходящий к своему делу не с национально-освободительных, а чувственно-декадентских позиций. Остроактуальные музыканты, множа в бесконечном потоке гитарных эффектов словесный флуд из «зорак», «цемры» и «цiшынi», сообщают своим остроактуальным слушателям о том, что их жизнь, состоящая из социальных сетей и супертрендов, ничтожна на фоне красоты и величия космоса.

Мастерски аранжированный, но выморочный по духу третий альбом Akute «Рэальнасць i сны» обозначил собой идейный тупик, в котором оказались белорусские бобо.

Новые варвары как замена старым хипстерам

Закон смены культурных кодов говорит о том, что хипстеры должны уступить место чему-то дикому и варварскому, исполненному ницшеанским ресентиментом (мстительностью). Предварительно этот феномен можно обозвать «новым барбарианством» (от англ. barbarian – варвар). Суть нового барбарианства состоит в экстремальном патриотизме («Мы – класс, США – говно»). Важное уточнение: новый варвар отличается от подтипа «ватник вульгарный» своей подлинной, а не лозунговой любовью к отечеству, а также более мудрым отношением к дракам и водке.

Экстремальный патриотизм диктует простые правила: архаичный музыкальный формат, особенно приветствующий редкие записи досуверенной эстрады (пиратские издания и ауттейки «Верасов»), принципиальное употребление нацпродуктов и изделий («Данон в топку, «Бабушкину крынку» – в топ», «Свитанак, I'm lovin it»), воспроизведение во внешнем виде стереотипной модели белоруса (как минимум, ношение «мулявинских» усов), проживание в сельской местности (может быть, даже на радиоактивно неблагополучной территории с железной отмазкой для скептиков: «в райисполкоме сказали, можно»), работа по распределению раз и навсегда с минимально возможным окладом (вершина барбарианства – работа за еду/трудодни/красивую грамоту), религиозное форсирование государственно значимых мемов (возложение венков зубру-символу ЧМ по хоккею) и так далее.

Притягательность нового варварства в целом объясняется легко: оно не требует больших денежных затрат, доступно всегда и везде, политически не преследуется, а даже – поощряется, пропитано подлинным народным духом и имеет глубокие исторические корни.

В свете последних глобальных событий (украинский карнавал, оргазм евразийской интеграции, бум сериала «Физрук») будущее барбарианства рисуется в самых позитивных красках. Осталось лишь дождаться момента, когда нынешние хипстеры окончательно перерисуются в свирепых снаружи, но добрых внутри новых варваров.

Заметили ошибку в тексте – выделите её и нажмите Ctrl+Enter

«Нужно спрятать понты «мы снимаем кино» и работать»

Культ • Андрей Диченко

Зачем студенту идти на режиссерский факультет в стране, где национальное кино упивается походом по кладбищам, фильмы про войну рождаются ежегодно, и каждый новый приговорен к смерти еще от рождения? Организаторы независимых фестивалей и режиссеры, которые живут с надеждой снять своего «Ребенка Розмари» вместо мертвого ребенка под названием «Авель», пытаются дать ответ на вопрос.