Почему генетики не создадут сверхчеловека, хотя собирались

KYKY: Такое ощущение, что наука — это новая религия, а мозг — новый бог. Так ли это? И почему?

Анна Козлова: Если задуматься, от имени науки в какой-то момент действительно начали обещать то же самое, что раньше обещали от имени религии: здоровье, прекращение страданий, безопасность, бессмертие в конце концов. Обычному человеку, который находится снаружи как научного, так и религиозного сообщества, в общем-то всё равно, что именно избавит его от болезни: молитва или таблетка. Но при этом есть огромное количество ситуаций, в которых ни научный метод, ни религиозные убеждения просто не способны принести немедленное облегчение. Вместо этого они вполне единодушно говорят: «Жди и верь». Но молитвы гомеопатии и молитвы доказательной медицине — это, в конечном итоге, всё равно молитвы.

KYKY: Сейчас часто обсуждается мысль о том, что за нас все решения принимает наш мозг, а мы просто подчиняемся ему. Лично мне не нравится этот мозгоцентризм – я не верю, будто отдельный от меня орган автономно строит мою жизнь без моего вмешательства как личности. Как ты относишься к такому видению?

А. К.: Я считаю, что это ложная дихотомия. Разделение на «нас» и «наше тело» искусственное. Это одна и та же система, которой кажется, что их две. Но, во-первых, попытки «научно объяснить» человеческое поведение и восприятие в действительности ничего не объясняют. Когда вам говорят: «Мы любим торт, потому что когда мы едим углеводы, физиологические события в желудочно-кишечном тракте активируют систему вознаграждения в мозгу», — это не объяснение, а перефразирование. С тем же успехом можно было бы сказать: «Это действие электромагнитного излучения с длиной волн в диапазоне 450-495 нм», вместо «это синий цвет».

Во-вторых, тенденция к тотальной биологизации всего во многом связана со стремлением свести человеческое поведение к природным, то есть неустранимым причинам. Если решение принимаем не мы, а «наш мозг» или «наш геном» — это, в некотором смысле, снимает с нас ответственность за происходящее.

KYKY: Почему в Америке дети выступают с докладами про геномные ножницы, а у нас не так много взрослых, которые знают, что это такое?

А. К.: Это не вполне так. И в условной Америке достаточно взрослых, которые не знают, что «ген норвежского лосося» не придаёт помидору вкус рыбы, а на территории постсоветского пространства полно школьников, которые интересуются современными биотехнологиями. Но в целом, конечно, у западного мира по сравнению с постсоветским есть огромное преимущество: там довольно долго и активно развивалась научная коммуникация.

В Азии и большей части Европы спонсором научный исследований, как правило, являются государства. И люди, которым покупают некоторое научное будущее, с одной стороны, не являются полными профанами в области науки, а, с другой стороны, они довольно низкоквалифицированные специалисты. В той системе функционирования науки, которая принята в Америке, заказчиком и плательщиком является общество. Оно гораздо более требовательно к информационной картине и гораздо менее охотно покупает сложное и малопонятное. Поэтому для эффективного привлечения в науку ресурсов необходима и эффективная коммуникация.

Масштабное финансирование проектов по борьбе с раком или по геномному редактированию просто невозможно без того, чтобы из каждого утюга не рассказывали, как быстро можно победить страшную болезнь, которая косит мир, если все на это скинутся.

KYKY: Думаешь, в будущем можно будет сделать человека «на все руки мастера» и выгодно ли это будет обществу? Какие риски есть у этого отбора, когда его получится воплотить целиком? И какие, наоборот, главные, глобальные прорывы это даст?

А. К.: В самом начале проекта «Геном человека» (и даже вскоре после его завершения) предполагалось, что данные, полученные в результате расшифровки человеческого генома можно будет немедленно использовать, чтобы диагностировать предрасположенность к заболеваниям и, наоборот, выявлять предрасположенность отдельных людей к экстремальной деятельности. Скажем, варианты генов, которые улучшают газообменные свойства крови и повышают способность мышц использовать полученный кислород, могли бы быть критическими для профессиональных спортсменов, аквалангистов или пожарных. Сейчас мы понимаем, что всё это работает не вполне так. Основная часть характеристик организма, которые нам по-настоящему интересны — это сложные признаки, их проявление зависит от взаимодействия очень большого количества генов, регуляторных факторов, условий окружающей среды и образа жизни.

С другой стороны, в некоторых ситуациях генетический анализ очевидно полезен и необходим. Например, в онкофармакологии часто используются методы, которые эффективны только в случае, если нам точно известен генетических профиль измененных раковых клеток. Так что генетическую диагностику можно и нужно использовать при профессиональном отборе, но опираться только на неё нет смысла.

До последнего времени генетики, в основном, интерпретировали данные, полученные в результате исследования. Но сейчас мы, всё ещё не научившись как следует читать геном, получили инструменты для его модификации. Гипотетическое будущее, в котором анализ ДНК, генетический отбор и генетическое редактирование являются рутинными процедурами, ставит перед нами очень много этических вопросов. Усиление социального неравенства, проблема свободы выбора, медицинская тайна — это только немногие из них.

Но мне кажется, такое будущее в действительности очень маловероятно. Среди десятков тысяч генов человека очень немного таких, которые в одиночку кодируют какой-то определённый признак. Генетики не могут просто подкрутить что-то в одном-двух генах и получить человека, способного задерживать дыхание на полчаса, или суперинтеллектуала. Биология работает таким образом, что даже плохое питание и неудачные условия среды способны полностью убить весь идеальный генетический потенциал.

Как ненормальные перестали быть ненормальными

KYKY: Психически больных людей действительно стало больше или так кажется из-за того, что о них говорят СМИ?

А. К.: Помимо эвристики доступности, существует ещё несколько важных факторов. Во-первых, с развитием медицинской науки и технологий меняются и возможности диагностики. Например, методы генетического анализа позволяют выявить многие заболевания ещё до появления первых клинических симптомов. А диагностика в области психиатрии сейчас носит довольно условный характер: одни и те же поведенческие реакции в зависимости от обстоятельств могут считаться и не считаться патологическими. Во-вторых, меняются классификации заболеваний — это связано и с развитием нашего понимания механизмов, лежащих в основе заболеваний, и с совершенно вненаучными причинами, например, с изменениями в системе медицинского страхования.

Вообще, современная медицинская классификация отказалась от термина «психическая болезнь» и использует сейчас термин «психическое расстройство». Мне кажется, это часть очень важного тренда постепенного отказа от насильственной нормализации. Старая парадигма вообще не признаёт за человеком права быть ненормальным. В современном мире идея подвижности нормы уже вроде бы есть, но мысль о том, что человека можно не вылечить, а просто выяснить, что именно ему мешает, и сделать тем самым его жизнь лучше, очень неоднородно просачивается в разные области медицины. И интереснее всего это происходит с психиатрией.

Раньше медицина сводилась к тому, что бывают больные и здоровые, и больных нужно вылечить. Потом появилось понятие «улучшение качества жизни», типичный пример такого улучшения — виагра.

Нормально ли, когда у 80-летнего дедули стоит? Нет. Зависит ли от этого его жизнь? Нет. Но современная медицина даёт ему возможность улучшения собственной жизни.

KYKY: А как генная терапия может помочь человеку с депрессивным расстройством? Вообще можно ли говорить, что генные прорывы науки сделают человека счастливее?

А. К.: Важно понимать, что наука – это прекрасная штука, но ее целью не является сделать человека счастливым. Наука объясняет, как устроен мир, что может произойти, если мы взорвём атомную бомбу или начнём массово редактировать человеческий геном. А ответами на вопрос о человеческом счастье и о том, как распорядиться достижениями научного прогресса, занимаются политика, экономика и идеология.

Генная терапия теоретически может улучшить эффективность существующей фармакотерапии или даже заменить её в определенных обстоятельствах. Даже для таких сложных состояний, как депрессивное расстройство, существует некоторое количество случаев (очень небольшое, но всё-таки), в которых мы можем выявить критические изменения в генотипе, которые и привели к развитию нарушения — и, соответственно, исправить эти изменения.

KYKY: Многие люди уже отказываются от классического партнерства, семей и предпочитают жизнь соло. Может ли это как-то сказаться на геноме человека и на его мозге?

А. К.: Не больше, чем, например, отказ от скачивания пиратского контента или переход с офисной работы на фриланс. ДНК — это довольно важная молекула, и вполне незначительные изменения в её структуре могут привести к очень драматическим последствиям. Поэтому в биологических системах существует много разных систем защиты генетической информации и её восстановления в случае повреждений. Какие-то экстремальные факторы среды — например, ультрафиолетовое излучение, некоторые лекарственные препараты, вирусы — могут вызывать изменения в структуре генов и хромосом. Но если бы ДНК мутировала от чего попало, многоклеточная жизнь в том виде, в котором мы её знаем, вероятнее всего, вообще не смогла бы возникнуть.

Что касается изменений мозга, существует такой феномен как нейропластичность. В течение всей нашей жизни под влиянием внешних воздействий разрушаются старые и возникают новые связи между нейронами, меняется их прочность и структура. Но важно, что такая пластичность — это не что-то необычное, а совсем наоборот, базовый механизм нормальной работы мозга, необходимый для формирования памяти, обучения и т.д. И в этом смысле весь новый опыт, который мы получаем, так или иначе меняет структуру и работу нашего мозга.

KYKY: В сети есть группы, в которых мужчины бесплатно предлагают свою сперму для зачатия. Они пишут о себе текст, описывая свои способности, достоинства. Достаточно ли такого текстового описания, чтобы понять, каким будет ребенок от этого парня?

А. К.: Даже если принять допущение, что люди в интернете пишут о себе правду, — этого всё равно будет недостаточно для того, чтобы строить достоверные прогнозы. Наследственность — это генетическая лотерея. Геном человека состоит из шести миллиардов нуклеотидов, половину из которых мы получаем от отца, а половину – от матери. Кроме того, при копировании ДНК неизбежно возникновение опечаток — считается, что они встречаются, в среднем один на 1000 нуклеотидов, так что помимо индивидуального набора генов мы получаем ещё и индивидуальный набор опечаток. При этом выбор копии гена, полученной от одного из родителей, происходит случайно. Так что у одной и той же пары родителей разные дети в любом случае будут довольно сильно генетически отличаться.

KYKY: Если я пока не могу позволить себе заказать ребенка у генетиков, но хочу, чтобы у меня был умный ребенок, что мне делать? Нейробиолог и психолингвист Татьяна Черниговская говорит, что с генами человеку передаются когнитивные способности. Значит ли это, что если я буду развивать свой мозг, то мой ребенок будет генетически умный?

А. К.: Интеллект — одна из тех вещей, которая меньше всего зависит от генетики и больше всего от воспитания, образа жизни и условий среды. Мы совершенно точно знаем, что полноценное питание или, наоборот, депривация сна гораздо сильнее влияют на когнитивные способности, чем наследственность. Поэтому, боюсь, нет никакого универсального совета. Чем больше мы «развиваем мозг», чем лучшие условия для себя создаём, тем больше у нас (а не у наших гипотетических детей) шансов стать умнее, успешнее и эффективнее.

Что учёные думают о пролайфе

KYKY: Модификация генома человека может ускорить эволюцию? Есть точка зрения, что наш мозг слишком медленно подстраивается под современные изменения мира.

А. К.: Да, можно сказать, что вмешательства в геном — это один из механизмов эволюции. Если говорить о скорости адаптации человеческой психики к изменениям привычного мира — у меня здесь проходит предел допустимого. Это та граница, нарушать которую означает неоправданно ограничивать чужую свободу выбора.

Можно, конечно, насильно заставить людей бесстрашно принимать прекрасные и вдохновляющие возможности, которые несёт с собой научно-технический прогресс, но это мало чем отличается от идеи жечь учёных на костре.

KYKY: Тормозит ли этика и мораль науку? Что с этим делать? Как ученые относятся к движениям типа пролайфа?

А. К.: Если мы говорим о движении за запрет абортов — то и как учёный, и как частное лицо я считаю это опасным и преступным. Но для меня возможность выбора и личная ответственность каждого за свой выбор — это очень базовые идеи. Интересно, что и в христианстве, скажем, идея персональной ответственности тоже занимает довольно важное место, а любые «коллективные нормы», навязанные извне, автоматически лишают человека возможности и необходимости за что-то отвечать. И здесь уже не важно, строго говоря, что это за навязанная норма: запрет абортов или обязательное прерывание патологически протекающей беременности.

Я не могу сказать, что этика и мораль только тормозят или, наоборот, стимулируют науку. Наука позволяет нам понять, как устроен окружающий мир, объясняет существующие явления и говорит, что может произойти. Но с чисто научной точки зрения не существует никакого ответа на вопрос, что нужно финансировать в первую очередь: поиск лекарства от болезни Альцгеймера, борьбу с изменениями климата или образовательные программы для детей-аутистов. Этика, мораль, идеология, политика, экономика — всё это так или иначе направляет науку, ставит ей приоритеты и задачи.

KYKY: Появление киборгов неизбежно, уже сейчас людям вживляют чипы. Но все еще продолжают появляться антиутопии, то же «Черное зеркало» или новый сериал «Осмосис», в которых показаны далеко не радужные результаты кибергизации. Почему так?

А. К.: У научной фантастики как жанра есть одна очень важная функция — моделирование возможных вариантов будущего. Но кроме технологических перспектив, литература или кино моделируют и те социальные изменения, к которым может теоретически привести научный прогресс, и политическую реакцию людей на эти изменения. И для того, чтобы представить последствия развития генетической диагностики или киборгизации, нам не обязательно засовывать всех в секвенатор или вживлять чипы — мы можем просто задать этот вопрос сценаристам.

При этом человеческая психика обладает вполне определённой скоростью адаптации к новому. У кого-то она выше, у кого-то ниже, но в среднем для живых существ абсолютно нормально бояться чего-то неизвестного. Стремление к риску и поиску нового, без которых не случилось бы никакого научно-технического прогресса, это (с точки зрения биологии) не правило, а исключение. Естественный отбор вообще всегда поощрял паранойю, потому что даже у параноиков обычно чаще рождаются дети, чем у бесстрашных мертвецов, открытых всему новому.

Говоря о прогрессе, важно помнить, что чрезмерная открытость новым идеям так же вредна, как и полная закрытость. Они обе ведут к формированию ложной картины мира и неизбежным ошибкам. Так что технопессимистические антиутопии — это, с одной стороны, нормальная часть всей этой сложной машины, занятой моделированием будущего. А с другой стороны, это инструмент поддержания баланса в насыщенной технологиями повседневности, в которой мы с вами оказались.

Как человек создал Большие Кучи Мусора

KYKY: Сотрудничают ли генетики и разработчики искусственного интеллекта? Если да, то как? Боятся ли ученые победы искусственного интеллекта?

А. К.: От искусственного интеллекта многие ждут, что сейчас можно будет «натравить его на проблему и расслабиться в расчёте на то, что он сам разберётся». К сожалению, в биологии это пока не везде эффективно. Есть несколько примеров по-настоящему удачного использования инструментов машинного обучения для решения биологических задач. Например, для классификации вариаций в кодирующей части генома как вредные или нейтральные. Или для анализа изображений.

Но один из моих учителей, профессор Леон Пешкин, который перешёл в биологию как раз после защиты докторской степени по машинному обучению говорит: «Сегодня принято обсуждать и отмечать, что биология наконец-то находится на стадии создания «Больших Данных», что вызывает бурный энтузиазм по поводу применения алгоритмов машинного обучения. Проблема в том, что, к сожалению, как раз в биологии существенный компонент низкокачественных данных превращает этот, казалось бы, бесценный клад в «Большие Кучи Мусора», не представляющие ценности ни для кого. Кроме тех, кто их непосредственно получал и поэтому точно знает, чему можно верить, а чему – нет». Так что если чего-то учёные и боятся, так это того, что искусственный интеллект ещё долгое время ничем нам не поможет.

KYKY: Многие замечают, что сейчас ничего нового в культуре не создается. Это просто культурный феномен или застой, поскольку люди пришли к рубежу, ограниченности мозга?

А. К.: Если говорить про культуру, то для меня это скорее про спиральное развитие и цикличность. Но, конечно, если мы говорим про развитие технологий, то сейчас мы просто не способны вообразить себе, что может создать, скажем, человек с искусственно технологически усиленным мозгом.

Есть такой закон, который называется законом Амара (в честь американского инженера и футуролога Роя Амара): мы склонны переоценивать краткосрочный эффект какой-либо новой технологии и недооценивать её долгосрочный эффект. Это как раз связано с ограниченностью человеческого воображения. Мы ждём, что геномное редактирование и искусственный интеллект немедленно решит все наши проблемы (а этого, конечно, не произойдёт так быстро, как хотелось бы). Но на самом деле мы не способны пока вообразить мир, в котором всё это произошло несколько столетий спустя.

KYKY: Может ли наука ответить на вопрос, что такое любовь?

А. К.: Конечно, может. У социологии, психологии, лингвистики, истории религий, культурологии, философии есть свои ответы на вопрос, что такое любовь. В нейробиологии один из ответов звучит так: «любовь — это дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей». Но это как с ответом на «главный вопрос вселенной, жизни и вообще», которым задавались персонажи книги Дугласа Адамса. Ответ на этот вопрос (несколько раз перепроверенный специальным компьютером) — 42. Но он ничего не даёт, если мы сами толком не знаем, в чём состоит вопрос и зачем мы его задаём.