У меня только три рабочих дня в неделю. Когда я просыпаюсь в один из них, говорю себе: «Соберись, детка, все круто: три дня – это все-таки меньше, чем четыре». Я уже научилась убедительно говорить о том, чего сама до конца не понимаю, сдерживать мат, выслушивать с заинтересованным видом скучные истории из жизни, не бояться детей. Вдруг что-нибудь из этого мне еще пригодится. Не думаю, что в школьной системе нужно что-то менять. Мы же выросли в таких же условиях, и ничего.
В школе я ненавижу две вещи: у..бищный дресс-код и детей, которых волнуют оценки. Мне даже больно об этом говорить. Еще в самом начале педколлектив пытался втянуть меня в общеучительский омут страха перед администрацией. Но потом эти люди поняли, что я не считаю директора и завуча верховными главнокомандующими своей жизни, не собираюсь делать что-то сверх положенного, и отстали от меня.
Самое приятное в этой работе – приставания старшеклассников. Такой востребованности у мужчин у меня, как бы сказать… ну, короче, давно такого не было. Во-первых, это дико мило. Во-вторых, это отличный педагогический прием: один придурок вдруг прочитал «Преступление и наказание», чтобы не облажаться передо мной. Со старшеклассниками на курилку иногда хожу – я курю, а они рассказывают: «Мы скоро будем всех мочить, как Раскольников, потому что нам телки не дают».
Лиза, педагог-организатор, 24 года
Я училась на филфаке, а распределили педагогом-организатором – не было вакансий по специальности. Засунуть в организаторы могут, даже если у тебя диплом техника-технолога. На эту работу можно брать людей в коме, администрация все равно не знает, чем тебя занять. Никакие мероприятия им не нужны, мне – тем более. Какие еще праздники, если в школе два человека поют, два – читают стихи, и это одни и те же дети.
Половина учителей – по-настоящему е..анутые. Математичка боялась фотографироваться – от этого будто давление повышается. Учитель английского молилась и крестила входную дверь школы перед тем, как зайти. Кстати, на той двери выцарапано слово «жопа». Учителя приходили в школу, чтобы полистать журнал «Oriflame», попросить у учеников за оценки распечатать какие-то бумажки и 100 раз за день сказать: «Я что – чмо? Меня директор мандой назвала! Все, увольняюсь!» Так они и работают до пенсии. Директор – женщина и в годах, и в теле, всегда говорила про секс, ходила через день пьяная. Она даже бутылки не выбрасывала, просто ставила их возле двери, а завхоз выносила. Перед своим днем рождения, 8 марта и Новым годом директор говорила, сколько каждый должен подарить ей: с замов – по 50 тысяч, с училок – по 20, с молодых специалистов – по 10.
Самое смешное – это повышение зарплаты. Это значит, что придется платить за еще большее количество подписных изданий, которые никто не читает, все эти «Юный спасатель» и «Лiтаратура i мастацтва». Если не выписываешь – тебя депремируют.
Короче, весь год я рисовала стенгазеты, ходила с соцпедагогом в неблагополучные семьи, сидела на заменах, писала какие-то бесчисленные отчеты и протоколы. Когда начинаешь рассказывать об этой школе, то кажется – ну ничего же смертельного нет. Тем более, я была там только год, а не два. Но казалось, что каждый день я ела безвкусное и бесцветное, но говно.
Таня, учитель белорусского языка и литературы, 23 года
Школа – это как еще одна кора головного мозга: нарастает незаметно, давит постоянно. Хотя, может, это потому что по дороге на работу я прохожу старые кладбища. Мотив остаться здесь у меня один: вот интересно, каким вырастет Павлуша из 7 «А». Он так и будет плечи держать, будто пиджак вместе с вешалкой одел? Или его одноклассник Максим также будет вести воображаемые беседы с Путиным от лица Лукашенко? Вообще, дети и общение с ними оправдывает весь этот ужас, который называется школой.
С учениками я здороваюсь словом «прывітанне», но все думают, что это вполне литературный белорусский аналог русскому «здрасте». Так что всей школе, получается, я говорю «привет». И никто не понимает, что я себе такую фамильярность позволяю. В последнее время смотрю «Доктора Хауса» особенно усиленно, и уроки для меня превращаются в игру в Грегори Хауса: подколоть, сострить, но все это с глубочайшей любовью к моим воспитанникам. Просто по-другому скучно.
Самое страшное – за два долгих года я ничему не научилась. А можно же было хоть что-то отсюда взять, чтобы жизнь подсолить. Зато детей я научила правилу: если выпивать, то только от тоски по девятикласснице, родине или увядающей красоте. Однажды я пыталась угостить их глинтвейном, но не донесла, выпила с другом Аней. И все у детей в жизни будет хорошо, потому что в ценах на мартини они ориентируются.
Аня, учитель рисования, 23 года
Больше всего не люблю заполнять журналы: раздражает, что взрослому человеку за какую-нибудь не так поставленную точку или закорючку могут делать замечания и даже лишать премии. Хотя в школе меня больше всего раздражает школа. В самой идее такого заведения есть что-то вредоносное и неправильное. Не могу сказать, что именно. Но школа, в которой я работаю, приличная. Администрация пошла мне навстречу, составили удобное расписание, деньги за проезд на электричке платят. Но лишний раз на глаза начальству, конечно, лучше не попадаться. Это везде так.
Мне кажется, я смогла кое-чему научить детей. На первом уроке в сентябре ко мне подошла девочка с рисунком и смяла его. Возможно, у неё действительно что-то с психикой, она и разговаривает невнятно, а с рисованием вообще напряг – проведет пару линий и сидит, руками закрывает лист. Сейчас она уже хотя бы не мнет лист и даже иногда проявляет инициативу – однажды сама вызвалась дорисовать дома работу. Другая девочка в том же классе закрасила лист бумаги двумя цветами – сказала, что у нее нет фантазии, и так просидела до конца урока. К концу второй четверти она уже не сидит апатично, а все ходит, спрашивает, даже «десять» один раз получила. И по тому, как она сейчас со мной разговаривает и как смотрит, мне приятно думать, что чем-то я ее зацепила.
Я думаю, моя жизнь и дальше будет связана с преподаванием. Но не в общеобразовательной школе, где я для всех – какое-то странное существо, которое ведет какой-то странный предмет. Сама я еще ничему здесь не научилась, но учусь – дирижировать.
Яна, учитель группы продленного дня, 25 лет
Я пахну детьми, это невыносимо. У меня уже второй год постоянно болит голова. Я могу заплакать в любой момент. Самый отстой – это разговаривать с чьими-то родителями. Если их ребенок плохо ест или не может решить задачу по математике, они сразу начинают орать: «Да какой из вас педагог?! Кто вас вообще сюда пустил?!» Мне надоело объяснять, что я здесь не по специальности, а по распределению. Обычно до меня до..бываются родители самых упоротых детей. Вот Диана, допустим. Ей 10 лет, она не уверена даже в том, что одно яблоко плюс два – это три, но каждый день она валит в классе все парты. Просто подходит и толкает каждую. Или Данила. Он всегда жрет хлеб. У него этот хлеб везде – и в карманах, и в портфеле. Это что, нормально? Я говорю: «Хватит есть этот хлеб, весь класс уже провонял!» А он: «А моя мама говорит, что хлеб – это главный витамин».
Как-то повела детей в столовую, ключ от кабинета сдала на вахту. Прибегает чья-то мама, сразу начинает орать: «Почему кабинет закрыт? Мне нужно забрать дочкины учебники!» Ну и мое любимое началось: «Да что вы за педагог, если у вас ключей от класса нет!» У меня уже сил не было отвечать, я просто пошла к завучу, сказала, что забираю куртку и ухожу. Три дня не приходила на работу, думаю: надо хотя бы больничный оформить, чтобы по статье не уволили, не выплачивать же мне 20 миллионов, или сколько там. Прихожу к невропатологу. Она долго у меня что-то спрашивала, начала выписывать какие-то витаминки, а потом: «А у вас парень есть?» Я такая: «Ну, он у меня в командировках часто». Она почему-то схватилась за голову и выписала мне направление в психдиспансер.
Со мной в палате на 2-м этаже была учительница русского языка. А на 3-м этаже обычно держат пациентов, так сказать, посложнее. Там, по-моему, половина – это воспитательницы и нянечки из детсада.
Сейчас пью антидепрессанты, все хорошо.
Фото: Раймонд Воуда